Евфросиния Керсновская – Лидии Ройтер
12 января 1966 года
Дорогая Лидия Эразмовна!
Если бы, поздравляя меня с Новым Годом, Вы адресовали мне письмо «via» Баку или Архангельск, оно добралось бы до меня не раньше, чем на Пасху; к счастью, Вы направили письмо через Пятигорск, откуда оно прогулялось в совхоз Бештаугори, оттуда – в Винсады, и лишь после этого попало в Ессентуки. Нечто подобное случилось, если память мне не изменяет, с Паганелем, когда он, отыскивая Капитана Гранта, направил, по рассеянности, корабль в Новую Зеландию. У Жюль Верна и у Вас, очевидно, богатая фантазия. А новогоднее поздравление я получила «по старому стилю»… это мне доставило несравненно большее удовольствие, так как в «доброе старое время» мы встречали Новый Год после, а не до Рождества.
Одним словом, Дед Мороз, со всеми традиционными аксессуарами – и стихотворениями сверх программы – прибыл по назначению – за что Вам сердечное спасибо.
Вас же я не поздравила, так как была уверена, что Вы со дня на день можете появиться в наших краях. Такой вывод я могла сделать после Вашего ноябрьского письма, которое Вы заканчивали словами: «…если вы сразу ответите, то письмо застанет меня еще дома».
Что ж, пожелать всего, чего принято желать к Новому Году, можно и с опозданием, хотя… имеет ли это вообще смысл? Ведь желают всегда «…счастья, здоровья и успеха» – то есть как раз того, что никогда не исполняется; с тем же успехом можно было б пожелать чего-нибудь – в равной мере неисполнимого, но менее стереотипного, например: «…чтобы Ваши носки сами собой заштопались…»
Однако, всякое доброе пожелание заслуживает сердечной благодарности, а поэтому – спасибо. И еще одно «спасибо» – за китайскую диету. Само слово «китайская диета» как-то вызывает ассоциацию – ласточкины гнезда, морские (и прочие) черви и рагу из крысы, что, само по себе, не возбуждает аппетита и может в конечном результате способствовать исправлению расплывшейся фигуры. Но та диета, что Вы рекомендуете, вполне приемлема, и, как только гостящие у меня Антонина Казимировна с ея Степаном отбудут в Калинин, я примусь за усиленное самоистязание, достойное йогов (только спать буду – не на гвоздях, а по-прежнему – в своей «Индонезии»). А пока что я – бессильна бороться с искушением. До их приезда я питалась творогом, кефиром, «хрустящими хлебцами» из ржаных отрубей, треской и яблоками; иногда – яйца и отварное мясо, сырая капуста. Ничего способного «ввести в грех» на глаза мне не попадалось. Но теперь весь день приходится заниматься стряпней, и для меня это – пытка. Я знаю, что у Антоши нет злого умысла, когда она выкладывает на стол конфеты, но я не святой Антоний, а всего-навсего грешная Антоновна.
Впрочем, боюсь, что диета мне ничего, кроме дополнительного мучения, не принесет. Ведь я же Вам говорил, что после двенадцати голодных дней странствований по горам (причем – в довольно тяжелых условиях) я спустила лишь 140 грамм, то есть – меньше, чем полфунта. Правда, чувствовала себя я очень хорошо. Хуже всего чувствую я себя без «физической нагрузки» – в вынужденном безделии, как, например, сейчас. Уж хуже быть не может: погода – дрянь; слякоть, туман, морось, температура ноль градусов – ни больше, ни меньше. Работы – никакой, и даже гимнастикой не могу заниматься. Прежде я хоть два часа – с шести до восьми – занималась гимнастикой. Открывала фортку, стелила на пол коврик и, пока все сплетники по радио друг на друга сплетничали, занималась самой фантастической гимнастикой – с гантелями, со штангой и, больше всего – импровизацией, а затем – холодное обтирание. Когда это входит в привычку, то становится вроде бы потребностью. Разумеется, и теперь я кое-какую гимнастику делаю… Но теперь, когда сад – «на зимнем положении», голый, то я могу рискнуть только пока темно: ведь прохожие могут с перепугу получить инфаркт (или родимчик; это зависит от возраста: возле нас – детский сад, и будущих строителей коммунизма – заспанных и ревущих – родители – энтузиасты труда – волокут мимо моего сада еще затемно); кроме того, в комнате я могу раздеться догола, а в саду это невозможно: хоть мама и сравнивает наш сад с раем, но приходится учитывать, что в раю был один лишь «змий» – и то причинил много неприятностей нашим предкам.
Одним словом, я основательно выбита из седла. И все же, как только я останусь одна, я попытаюсь заняться своим здоровьем… пока вновь не нагрянет следующая партия друзей. Живи я где-нибудь в Минусинске, кто бы вспомнил мой адрес?!
Но – довольно обо мне: тема эта устарела (на днях мне исполнилось пятьдесят восемь лет…) Немного – о стихах. Я не могу сказать, что все стихи Е. мне нравились. Они, безусловно, содержательней всей той жидкой слякоти, которая в наше время выдает себя за поэзию. Может быть, поэты, объединившись в передовую бригаду коммунистического труда, смогли бы – буде им предоставлена возможность писать от души, не оглядываясь – написать что-нибудь путное. Е. идет своим путем, но чувствуется, что, сделав шаг, он ощупывает почву, прежде чем шагнуть снова, и поэтому в его творчестве чувствуется какая-то скованность и неровность. Иногда просто видно, как, почуяв «зыбун», он пятится назад и дает большого крюку, прежде чем опять выходит на дорожку. Поэт должен идти легкой, уверенной поступью, и голос его должен разливаться широко и вольно. А Е., чтобы замаскировать свою неуверенность в том, где «граница дозволенного», подделывается под пьяную поступь Маяковского. Но Маяковскому нужно было это, чтобы выдать хамский раешник за поэзию; Е. же – настоящий, способный чувствовать поэт, вынужденный надевать маску «разухабистого» раешника. Но есть у него стихи до того образные, что мороз по коже подирает.
В одном Вы правы: он – молод. Но спешить с прогнозом – не следует: бабка еще надвое сказала, какой из лежащих перед ним путей он изберет? Жизнь растения зависит от почвы, от климата… не считая прочих факторов; творчество поэта – также. Араукария в Южной Америке – гигантское дерево, а в Никитовском Ботаническом саду – жалкий куст. Попади Е. на подходящую почву, он создал бы нечто мощное, но пока что он мне напоминает сосну в Дарьяльском ущелии: зацепившись корнями за расщелину в отвесной скале, она повисла вниз головой; ветер ее треплет, солнце жжет летом, а мороз – зимой, но она растет – наперекор всему.
Теперь – о другом. Чертовски досадно, что Вы не попали на «Нюрнбергский процесс»! Следите: он еще появится – не в том, так в другом из крупных кинотеатров. Только – не в маленьких клубах, которые посещают домохозяйки, оставившие дома, на плите, кипящий суп или – под подушкой – «упревающую» кашу. Им – ни к чему картина, в которой на продолжении почти четырех часов приходится напряженно думать, схватывать, запоминать, сопоставлять, сравнивать и делать выводы. Попытайтесь – хоть на карачках – а добраться!
Еще постарайтесь не пропустить – тоже американский фильм: «Скованные одной цепью». Содержательно. Есть картина, которую я бы охотно посмотрела – «Перед судом истории». Поставлена нами, но… не для нас, а для заграницы. Шла лишь в Ленинграде, и то… один лишь день!.. Ставил Шульгин. Да – «тот» самый Шульгин, на коленях умолявший (и – добившийся своего) императора отречься и заявивший: «…я спас Россию от ужасов кровопролития (?)». В свое время – году этак в 1924-м – он сам осудил себя и тех, кого он сам ввел в заблуждение. В 1945-м году мы хотели его повесить, но… «сменили гнев на милость» при условии, что он обнародует всякие «разоблачающие» материалы. Очевидно, «разоблачения» оказались «о двух концах», раз нам их так неохотно показывают. Мне эта версия очень любопытна, так как в свое время я читала много опубликованных (и вполне подлинных) документов, освещающих это «Смутное Время» не только с обеих сторон, но и из глубины, равно как – с птичьего полета.
И еще одну картину я бы порекомендовала Вам посмотреть. Не оттого, что она хороша, а как раз – наоборот: картина глупа и отвратительна, но… не бездарна.
Должна Вас предупредить: публика – в восторге; значит – цель достигнута, а «цель оправдывает средства». Какими же «средствами» пользуется режиссер? Прежде всего, картина называется «Этого нельзя забывать». Сюжет? Большая подпольная организация пытается совратить «в национализм» студентика-историка. Именно – национализм. Не шовинизм, не сепаратизм, а – «национализм». Почему надо приветствовать «национализм» племени «ньям-ньям» или «ку-ку-вьяу», которые – не то что «нацию», но и слово «племя» толком не постигнули… и предаем проклятью национализм украинца, написавшего в стихотворении «…горжусь твоей – не легкою, но славною судьбой!»?
Племя становится нацией, когда оно создало свою культуру. Какую «культуру» создало племя «ньям-ньям», у которых папа догнал маму на дереве, бабушка на четвереньках бегала, а у прадеда – был хвостик? Но их национализм… О! Это – великий национализм свободолюбивых ньям-ньямов! А Украина – та «Киевская Русь», от которой пошла вся наша культура – не должна знать своей истории, гордиться своей славой? И что же делают эти проклятые националисты? Они совращают студентика, давая ему читать «историю» Грушевского, а для того, чтобы «закрепить» свое влияние, они засылают агентов (добродушная, верующая старушка, которая на глазах, как оборотень, превращается в ведьму, исполненную ненависти), совершают вооруженные налеты, давят автомашиной своих соучастников, совершают подлоги и – о, ужас! – крадут с целью шантажа комсомольский билет у своего же адепта – студентика-поэта! Но все кончается хорошо: комсомольская организация не дремлет: они проводят собрание, всем дружным коллективом разоблачают профессора-националиста (та же метаморфоза: профессор – и вдруг превращается в оборотня-злодея!), и все кончается феерией: танцы на улицах, фейерверки, детишки с воздушными шарами.
Больше всего поражает восторг зрителей: «Какая дивная картина! Какая замечательная игра!» Говорят, можно полюбить тухлое мясо, гнилую рыбу и яйца-болтуны, и тогда свежие продукты кажутся плохими. Глядя на наших кинозрителей, начинаю этому верить.
Теперь – о Вас. Неужели Вы так и решили до лета никуда не уезжать? Вот что значит – иметь слишком удобную квартиру!..
Пусть Вас не смущает, что нога отекает. Она и должна целый год после перелома отекать. Но в условиях Заполярья кости имеют склонность становиться пористыми, и на месте перелома медленно затвердевают. Вряд ли в нынешнем году сможете Вы ходить на лыжах. Хорошо было бы попринимать ванны в Пятигорске – отечность была бы ликвидирована раньше. А то, что Вас особенно огорчает – «холодность» сына, то так и бывает в жизни: если дочь иногда и становится на сторону матери, то сын – всегда на стороне жены. Кроме того, вероятно, атмосфера в их квартире слишком напряженная – из-за того, что с ребенком перемудрили: все ходят на цыпочках и боятся дохнуть. Вырастят – себе на голову – маленького деспота. У ребенка нервы здоровые: он может (и должен) спать при свете, при шуме, разговоре. А покой нужен именно отцу, когда он вернулся с работы. Под «покоем» я подразумеваю не тишину и неподвижность, а душевный комфорт: душа должна отдыхать в семейной обстановке, как тело – в удобном, мягком кресле. Не отдохнет тело – снизится жизненный тонус; не отдохнет душа – обеспечена неврастения.
Вот и судите сами, «где собака зарыта». На этом ставлю точку. Вам – жму руку, а Леониду Андреевичу – привет. Кланяйтесь Марье Сав.
Е.К.
Евфросиния Керсновская – Лидии Ройтер
6 марта 1966 года
Дорогая Лидия Эразмовна!
Собственно говоря, в ближайшем будущем Вы и сами должны заявиться в наши края, но погода до того испортилась, что меня «повлекло к чернилам». И вот я сижу и думаю: о чем… не писать?
Решать «путем исключения» математические задачи – очень просто; эпистолярные – труднее. Остаются две темы: погода и здоровье. Но оба этих сюжета меня разочаровали: погода – после «зимы», когда температура доходила до плюс двадцати четырех; после того, что прилетели скворцы и запели жаворонки, появились бутоны на гиацинтах и тюльпанах, задул холодный ветер, и я топлю печь углем – чего всю зиму не делала.
Здоровье также, кроме огорчения, ничего не приносит. Впрочем, с тех пор, как уехали мои последние гости – две девушки из Москвы – недели три тому назад, мне все же немного полегчало: я не подвергаюсь ежедневной «кулинарной пытке» – весь день готовить еду, а самой не есть. Покойный Тантал был в более выгодном положении – ему не приходилось самому стряпать. Кроме того, когда у меня в руках лопата или секатор, то я легко обхожусь без еды, и, в противоположность Вам, мне легче всего проводить «разгрузочные дни» в напряженной работе. Это – причина, по которой мне легко бродить по горам: я, как верблюд, обхожусь без еды.
Впрочем, от всего моего «умерщвления плоти» толка еще меньше, чем… от поездки Вильсона в Москву (величины, более близкой к нулю, я себе все равно не представляю!)
Однако, «ноль», как известно, больше «величины отрицательной» и, в этом смысле, Вильсону более повезло в Москве, чем Мусеньке – в Одессе: родина Остапа Бендера оказалась «на высоте»… а кошелек Мусеньки – в кармане одного из его собратьев. Но это еще не так плохо: Мусенька вернулась в свою новую квартиру и заняла – на производстве и в быту – подобающее ей место. В этом отношении доктору Кваме Нкруме повезло еще меньше: он «проездил» не только кошелек с деньгами и обратный билет «Пекин-Акра», но и всю свою республику, и попал «на полставки» к Секу-Туре.
В последнем письме Вы меня спросили, на какие газеты я нынче подписалась? Представьте себе – ни на какие… Рядом – киоск, и я покупаю то одну, то другую: пресса есть пресса и все пресс-титутки пишут об одном и том же. О том, что происходит на свете, я слушаю по радио. Иногда (если погода плохая) я занимаюсь гимнастикой часа два, и за это время выслушиваю всех сплетников на всех доступных мне языках, а затем, пока завтракаю – выслушиваю обзор «Правды», а вечером – нашу «Кавказскую».
В Пятигорске бываю очень редко – и то когда надо помочь моей «подшефной» старушке, и тогда, если не слишком поздно, захожу к М. У нас почему-то принято «свысока» подтрунивать над «армянскими родственными чувствами». Но у меня было много знакомых, и даже друзей, среди армян, и должна признать, что у них как-то само собой и без всякого принуждения постоянно поддерживается родственная связь – даже с самыми отдаленными родичами, с теми, о которых говорят «седьмая вода на киселе», а между родителями и детьми – и говорить не приходится! Испечет мамаша пирог, купит ли папаша индейку – половину повезет Кате в Кисловодск, а Катя – своим родителям в Пятигорск. А наши? Даже не пишут! Алевтина Ивановна, чтобы получить письмо от сына из Ленинграда, должна ему послать (через курортников) ящик-другой варенья. И то – не всегда напишет…
Ну, а теперь – до свиданья! Все же жить на свете – очень интересно: кругом – загадки. Ломаешь голову… а решение всегда неожиданное. Привет Леониду Андреевичу (его недавно видел в Москве Божко).
Е.К.
