Евфросиния Керсновская – Лидии Ройтер
8 марта 1969 года

Дорогая Лидия Эразмовна!
Как всегда, получив Ваше письмо, у меня появляется довольно обширный материал для размышлений.
То, что касается Мусеньки, новостью для меня не является: о том, что это была неудачная попытка самоубийства, мне уже сообщили из Ленинграда.
Что сказать? По-моему, жестоко отнимать у человека право на смерть: это лишает его мужества в борьбе с недугом и приводит к отчаянию. Не знаю, правильно ли поступили врачи, возвращая ее к жизни? Впрочем, у них-то выбора не было… Ведь какой получился бы для них самих конфуз – смерть в результате отравления! На весь персонал пало бы обвинение в халатности – а это дело подсудное!
Хоть Мусенька всегда была эгоисткой, но все же поступила она нехорошо: нечестно – по отношению к коллегам и жестоко – по отношению к матери. Не имеет она права на добровольную смерть… пока жива ея мать!
Однако даже жутко становится, когда думаю о том, в каком она должна быть отчаянии! Еще молода, умна (а умна она безусловно) и безнадежно-одинока…
(…)
Многие придерживаются мнения, что эгоисты – самые счастливые люди. Может быть, это и так… пока эгоист молод, богат и независим. Но мне кажется, что это – просто невозможно! Ну что за счастье – жить в «башне из слоновой кости»? Отталкивая всех, создаешь вокруг себя «вакуум»; а в пустоте – нет жизни, а только «космический холод» и мрак.
(…)
Нельзя безоговорочно осуждать Мусеньку. Даже если эгоизм ей привит с детства (а «единственный» ребенок в девяносто девяти случаях из ста таким и бывает… особенно, если мать не слишком умна), то окончательно характер испортился от отчаяния, от сознания несправедливости судьбы. Как раз в таком случае нужно дорожить дружбой людей, которые искренне хотят «стать рядом» и «подставить плечо» в трудную минуту. А отталкивать друзей – да еще так, чтобы им обидно было – вовсе не гордость, а… заносчивость.
Еще хорошо, что она, по старой памяти, импонирует всему «медицинскому миру» Норильска, и с нею носятся, пожалуй, больше, чем она того заслуживает. Нисколько не сомневаюсь, что Леонид Андреевич, который действительно так много сделал, за тридцать лет настоящего труда, для этого города, не может рассчитывать на то, что все врачи ради него «в лепешку расшибутся». Больше того: Леонид Андреевич, наверное, от души благодарен тем, кто принял в нем участие. А Мусенька требует, принимает как должное… и все равно находит, что надо было делать для нея больше.
Полагаю, что она – даже и теперь – не согласится перейти на инвалидность и уехать в Москву. Обидно – безусловно, очень обидно, но… неизбежно.
Впрочем, когда дело касается того, чтобы коренным образом изменить свой жизненный путь – так сказать, перейти на другие рельсы, то это решение всегда связано с большими колебаниями, страхом перед тем, что «назад нет пути».
Когда-то – еще в детстве – я видела карикатуру на жизнь американского миллионера – в картинках, на лозунг «time is money»:
1) «у него не было денег… но было много времени» – изображен босоногий мальчишка в рваных штанишках
2) «у него не было – ни времени, ни денег» – маленький чистильщик сапог усердно машет щетками
3) «у него были деньги, но не было времени» – юный «бизнесмен» говорит сразу по двум телефонам
4) «у него есть и время, и деньги» – в кресле сидит еще не старый, но обрюзгший, лысый миллионер-подагрик, держа забинтованную ногу на подушке, окруженный столиками и полочками с разного рода лекарствами.
Пусть каждый решает по-своему, когда же он был счастлив?
Значительно позже (но все еще проживая в Европе) мне запомнилась статья в каком-то французском еженедельнике. Статья называлась: «Те, кто не умеет отдыхать». Речь шла опять же об американцах. Автор-француз рассказывал о том, что в Америке до того привыкли к тому, что «время – деньги», что считают отдых – потерей денег, и всеми силами стремятся свести его до минимума. Но для того, чтобы выдержать такую жизнь, надо путем самогипноза убедить себя: «я люблю свою работу; я без нея жить не могу» – и тогда можно до того «уверовать» в это самовнушение, что, прервав работу, оказываешься в положении «выбитого из седла» или – что еще хуже – проколотого пузыря.
Мне же кажется, что в эту «трудовую карусель» втягиваешься, как в привычку к наркотику: он подстегивает, создает иллюзию радости… а в действительности – отравляет и подтачивает организм. И ничего нет удивительного, что – как Вы говорите – «те, кто уехал в 57-58-м годах – уже мертвы». Действительно: лишившись привычного наркотика, можно и умереть… Все дело в том, чтобы:
1) иметь под рукой противоядие
2) не упустить сроков «дезинтоксикации» от привычного наркотика, и
3) плавно, без толчков, перейти на другие рельсы, позаботившись о том, чтобы избранный путь был в порядке и… не вел в тупик.
Впрочем, я вполне согласна, что бывает такая интересная – поистине, творческая – работа, с которой просто жаль – даже больно расставаться. Работа Леонида Андреевича, возможно, именно такова. Но вот, например, когда Алевтина Ивановна с каким-то ужасом говорит: «я просто не знаю, что буду делать, выйдя на пенсию?!» – то тут уж я не пойму! Работа зубного врача – нужная работа, но… Что приятного заглядывать в вонючую пасть и ковыряться в зловонных зубах?! Здоровье у нея слабое; ноги – больные… После работы она как выжатый лимон! Ни книжку почитать, ни в кино сходить, ни даже просто в сад пойти, на небо, на Эльбрус посмотреть! Что она в жизни, кроме гнилых зубов, видит? И все же – боится получить свободное время! И все – кого бы я ни встретила – все цепляются за свой хомут и боятся расстаться с оглоблями! А когда все же окажутся без оглобель, то тут выясняется, что… ноги без оглобель не держат.
Тут, опять же, мне вспоминается анекдот о том, что пенсионеры бывают трех категорий:
Первая категория имеет марку «Водка-лодка-молодка»;
Вторая – «Вино-кино-домино», и, наконец,
Третья – «Кефир-клистир-сортир».
Не все вовремя сбросившие хомут и вышедшие из оглобель, обязательно попадут в первую категорию, но, если слишком долго стирать себе холку хомутом, то, пожалуй, третья категория обеспечена…
Вот видите – я извела уйму бумаги, но, кажется, так ничего и не сказала! Поэтому – продолжаю.
С большим удовлетворением восприняла тот факт, что Вы наконец принялись за то, что должны были давным-давно освоить – а именно – вождение автомашины. Только учтите: в наших условиях одним «вождением» ограничиваться недостаточно!
У нас нет на каждом шагу заправочных станций, конкурирующих между собой не только в быстроте обслуживания, но и в разного рода услугах – в первую очередь, бесплатный мелкий ремонт, профилактический осмотр – даже без всякой с Вашей стороны просьбы. Так что надо быть готовым самому полезть под машину, погрузить ручки в смазочные масла… и все это – не только для того, чтобы быть походим на «всамделишного» водителя, но – и быть им в действительности! Многие отступают именно перед подобного рода перспективой! Но, если Вы не собираетесь ограничиться ролью «ты-бика» при своих детях, то наберитесь храбрости и не отступайте! Лишь тогда Вы сможете быть «полноправным членом экипажа» Вашей машины – сменным капитаном корабля асфальтных дорог… и надежным товарищем Леонида Андреевича!
Если Вы не знаете, что такое «ты-бик», то я Вам это объясню, так как полагаю, что в словарь это – весьма распространенное слово – еще не внесено.
Поясню его значение примерами – как это и принято в «толковом словаре»:
«Мама, ты бы сходила за покупками…», «ты бы перештопала носки…», «ты бы посидела дома, пока мы сходим в театр…», «ты бы приготовила нам чего-нибудь вкусненького…», «ты бы…», «ты бы…», и еще бесчисленные варианты этого «ты бы…» Таким путем мамы, папы, дедушки и бабушки превращаются в племя «ты-биков». О! от них ничего не требуют! Они – предмет внимания, любви и уважения! И… превращение происходит незаметно.
Этой «справкой» можно было бы и закончить письмо… пока оно не превратилось в трактат. Однако можно ли опустить в письме такую тему, как погода… особенно, когда она отмачивает такие номера, что ни в какие ворота не лезут?! У Вас позамерзала рыба… а у нас – овцы, и не только. Много – по официальным данным, 87% озимых погибли в результате морозов и пыльных бурь. Впрочем, как раз в Ессентуках есть снег – и даже такой, какого лет пятьдесят не было – но уже в Кисловодске – почти нет, и даже в горах, где он выпадает иногда на четыре-пять метров, его так мало, что… лыжникам его не хватает – все камни торчат! Зато местами были такие заносы, что поезда не ходили и города оказались «в блокаде». Счастье, что – по крайней мере в двух случаях – существуют «неограниченные» возможности: неограниченны наши золотые ресурсы и неограниченна… жадность капиталистов к золоту, так что лозунг «все куплю» остается в силе… меж тем как «булат», который когда-то имел наглость заявить «все возьму», в настоящее время «обогатился» такого рода сплавами, что превратился в «помесь таксы и жирафа».
Теперь еще одна последняя тема… и летопись окончена моя… А тема эта – здоровье. В данном случае – мое… Вот тут уж действительно «все пошло наперекос». Может быть, и пора? Ведь – шестьдесят три года. И… каких! Самое угрожающее – это сердце, но более всего удручают глаза. И не столько катаракта – пока я от нея ослепну, то и умирать будет давно пора – а воспаление, которое является истинным несчастьем: писать – хоть трудно, но могу; рисовать – почти невозможно, а читать… Ведь это – единственное, что мне остается и как раз это – сплошная мука. Хорошо еще, что мой Родион иногда мне вслух читает – особенно по вечерам. Иногда мы засиживаемся за полночь. Но не хочется злоупотреблять его любезностью: иногда он простужен и так хрипит, что я сама прошу его прекратить чтение*. Ведь и книжек-то хороших, по-настоящему умных, почти и нет, а читать только детективы или фантастику – пусть даже и архинаучную – не всегда стоит… В особенности – во вред здоровью.
Ну, вот и все. Теперь будем ждать весны. Может быть, ничего хорошего она и не принесет, но все равно это – весна. Кланяйтесь Леониду Андреевичу. На днях буду у Мовсесянов. Они часто Вас вспоминают. Привет!

Е.К.

• «Родион» – это на эзоповом языке – радио, Е. Керсновская слушала зарубежные радиостанции, что в те годы было запрещено.


Евфросиния Керсновская – Лидии Ройтер
14 мая 1969 года

Дорогая Лидия Эразмовна!
Обменявшись столь внушительными посланиями, можно бы и «почить на лаврах», но… Цель моего первого письма не достигнута!
Понимаю, что Вам нелегко выяснить, действительно ли состояние М.В. так серьезно, что требует полного самопожертвования ея матери? Учитывая характер этих дам, я понимаю, что говорить с ними так же приятно, как… сесть голым задом на ежа, но… с точки зрения морали (я не говорю об индусских факирах, которые могут спать на гвоздях, а поэтому – сидеть на еже для них ничуть не менее комфортабельно, чем, например, американской делегации – за круглым, квадратным или овальным столом) – настоящей христианской морали, надо помогать «ближним»… независимо от их характера.
Не всегда в жизни можно действовать прямолинейно, и в данном случае мне кажется, можно было бы обратиться к лечащему врачу. Так, кажется, принято поступать в детективных романах, до которых, насколько мне известно, Вы большая любительница? Каюсь: на сей раз – и я тоже… Особенно заинтересовал меня тот детективный роман, который Вы со своим Вовой читаете с таким увлечением! И то сказать: переворачивая каждую страницу, наталкиваешься каждый раз на совсем неожиданную ситуацию, над которой порой ломаешь голову, как над кроссвордом, и, заглянув на следующую страницу, видишь, что все, что казалось ясным, оказывается – совсем наоборот. Когда-то, в дни моей юности, было принято подобные романы печатать «подвалом», в газетах. Я тогда ездила по вечерам в город за почтой (это двенадцать-пятнадцать километров в оба конца) и, бывало, так хотела узнать «что же дальше?», что, развернув газету, при свете луны, пыталась, не уменьшая аллюра коня, посмотреть – как это разворачиваются события? Тогда было в моде так все перепутать, что лишь в самом конце выяснялось, что тот, кто казался «злодеем», оказывался сам жертвой, а «злодеем» оказывалась… очаровательная девушка.
Теперь – хоть будущее пока что «таится во мгле», но относительно «злодеев» – можно не сомневаться в их идентичности. Остается угадать, как развернутся события… И не погибнут с ними вместе хозяева дома, подвергшегося нападению, и их соседи… тем более что некоторые из них могут оказаться «в компании» с гангстерами.
Впрочем, по традиции всех детективных романов, «happy-end» должен быть обеспечен: спокойствие, выдержка и «взаимная выручка» обитателей дома, на который произошло нападение, должны восторжествовать над превосходными силами гангстерами… если только в их собственном кругу не окажется сообщника гангстера.
Одним словом, надо запастись терпением и ждать, когда до нас дойдут последние главы этого романа. А чтобы обмануть свое нетерпение и убить время, можно сходить в кино.
Впрочем, в последнее время мне в кино просто не везет: как ни редко хожу в кино, а все равно попадаю на абсолютно тошнотворные картины! Или – сплошная война, и тогда – одно из двух: сцены массового убийства – это называется героизмом; или – пытки и всякого рода издевательства – и это тоже героизм, но – в тылу врага. Если не война, так шпионаж. И остается абсолютно непонятным, почему вражеские агенты вместо того, чтобы заниматься своим делом, старательно убивают друг друга? Если же это – комедия, то опять же непонятно, почему война затягивалась? Ведь враги – опять же уничтожали друг друга, а нам их даже «шапками закидывать» не приходилось: достаточно было дунуть… и карточный домик валился в прах!
Впрочем, одна картина мне понравилась: «Доживем до понедельника». Умная картина! И еще одна, рассчитанная на «думающего» зрителя: «Случай на следствии», где задается вопрос – стоит ли во имя закона раскрывать старое дело десятилетней давности, участники которого, так или иначе, нашли свое место в жизни. Кто из несмышленыша-малолетки стал закоренелым рецидивистом, а кто, порвав с прошлым, стал полезным человеком. «Прошлое» снова сравняет их всех.
Меня возмутило наше быдло, которое, покидая зал, мычало: «Что за безобразие! За такую скучищу деньги берут!» А меня эта картина прямо захватила… А вот другая – «Зигзаг удачи» – до того пошла и вульгарна, что я бы ушла с сеанса… не будь у меня билет на следующий сеанс «Ошибка Оноре де Бальзака». Кстати – тоже меня разочаровавшей. Поставлена эта картина богато, но… с кучей неувязок. Уж не говоря о «законных» неточностях, объясняющихся «программой», много мелочей: толпа, вместо Марсельезы, поет наше «Отречемся от старого мира» (это – в 1849 году); Виктор Гюго – еще молодой в те годы (сорок восемь лет), изображен стариком, а старик Ламартин – совсем мальчишкой, хотя ему шел уже седьмой десяток, и он сильно болел.
Ну – Бог с ними! Немного – о людях. Была у Мовсесянов, но у них – авария: отопление АГВ отказало в самые морозы. А они все – тепличные растения. Застала я их в панике. Все четверо – они очень беспомощны. Единственная более или менее деятельная – это Катя: она что-то хоть пытается делать. Аня – все затевает, но… чужими руками. Все время что-то переделывает: печи переложили… а затем поставили АГВ; полы перестлали, несколько раз красили… а теперь – паркет кладут. Хорошую мебель заменила плохой… зато ездила за ней в Москву.
Вообще, хорошо все усовершенствовать, благоустраивать, но… Когда родители старые – им нужен покой и удобство. Да и у Ани здоровья вовсе нет. И, если уж ничего сами делать не могу, то малейший пустяк обходится втридорога – да и все эти «шабашники» над ними только издеваются и обирают как липку.
Катя очень постарела: она сильно «переживала» после смерти Ив. П. Едва-едва ее уговорили заняться педагогической работой. Хоть два-три дня в неделю на полставки, но что-то хоть делает… хоть получает за это гроши. А уроками у себя в Кисловодске она зарабатывает хорошо. Вот так и живет: то два дня дома, то два-три – у родителей.
(…)
А теперь, заканчивая это письмо, еще раз советую Вам как человек – человеку: закончите курсы водителя автомашины, получайте права, а «натаскает» Вас окончательно Леонид Андреевич. Тогда будете его подменять у руля, чтобы он не переутомлялся.
Желаю Вам и Леониду Андреевичу всего лучшего!

Е.К.


Евфросиния Керсновская – Лидии Ройтер
19 августа 1969 года

Дорогая Лидия Эразмовна!
Я давно порывалась ответить на Ваше письмо, которое было столь же содержательным, сколь и объемистым – то есть как раз таким, какие мне нравятся, но… куда Вам писать, осталось для меня загадкой! Я была уверена, что Вы с Леонидом Андреевичем уже давно колесите по дорогам юга или же устроились в домах отдыха – может быть, даже в Кисловодске. А Вы… нате, пожалуйста! Так и застряли в Норильске! Это – огромное свинство и я негодую, кажется, больше, чем Вы… Теперь мне куда более ясно, чем в дни нашей молодости (пусть даже – «относительной молодости») – как тогда, когда я была в Норильске, что каждый отложенный день отдых – утерян безвозвратно; что в нашем положении «копить» ничего не надо – даже денег (которые сами по себе – хлам), а не использовать возможность отдохнуть летом на юге… просто обидно! Но тут, очевидно, поздно «после драки руками махать», и надо брать от жизни хоть то малое, что можно – гулять по окрестностям Норильска. Итак, давайте «начинать с самого начала» – то есть ответить на вышеупомянутое письмо.
Прежде всего, разрешите Вам «поаплодировать» по случаю окончания курсов и благополучно сданных испытаний на «права» водителя-любителя. Молодец! Крепко пожимаю Вашу шоферскую руку и желаю всяких успехов… главным образом, в грядущих встречах (и – «коллизиях») с представителями гнусного племени «гаишников», которые рыщут по дорогам, как средневековые «рыцари больших дорог», в поисках наживы (легкой, разумеется).
Не забывайте только, что недавно приобретенные знания еще не стали «твердыми навыками», и следует понемножку подкреплять их – в теории и на практике.
Ваше письмо попало ко мне очень скоро – как будто бы в него не заглядывала никакая ревнивая свекровка или любопытная соседка (из тех, кто охотно подглядывает в замочную скважину)*. Впрочем, ничего, что могло бы заинтересовать подобных интриганок… даже любительниц детективных романов! Впрочем, для разнообразия могу Вам порекомендовать переключиться на другого рода чтение. Ну, хотя бы почитайте (особенно – перед сном) что-нибудь из Эдгара По. Недавно я перечла (применительно к тому же затянувшемуся до бесконечности «детективу») «Маятник и Колодец». До чего жутко! Сперва где-то высоко и почти незаметно движется острый серп; но вот он спускается ниже, ниже… Размахи его становятся угрожающими; вот он со свистом проносится, и нет сил отвести от него глаз. И когда чудом удается избегнуть того, что он рассечет грудь своей жертве, скрученной ремнями и лишенной возможности уклониться от неизбежного, тогда… нарастает угроза еще более ужасная: стены застенка начинают сближаться – помещение принимает форму ромба, от чугунных стен пышет нестерпимым жаром: они раскаляются, на них выступают изображения бредовых чудовищ… А спасенья нет: раскаленные стены ромба оттесняют жертву к зияющему в середине застенка глубокому колодцу, в котором нет воды (такая смерть была бы не так ужасна!), а есть… голодные крысы!
До какой степени изощренности в своей жестокости доходили католические инквизиторы! Как мудро все было предусмотрено, чтобы у жертвы не было лазейки, чтобы не осталось ни малейшей возможности избегнуть ужасной гибели, коль скоро своей строптивостью ты навлек на себя их гнев!
Вообще, Эдгара По у нас мало знают. А жаль! «Сказка – ложь, да в ней – намек, добрым молодцам – урок!»
У М. в Пятигорске я уже довольно давно не была. Ваше письмо им очень понравилось: его читали, как роман (к счастью – приключенческий, а не «детектив»).
Теперь – о себе. Я только прошлой ночью вернулась из «похода». А ходила я в горы – на перевал Донгуз-Орун, у подножья Эльбруса (я на этом перевале еще не бывала).
Начать с того, что погода была – из рук вон дрянная – дожди непрерывные, и притом холодные. Но откладывать я не могла: на перевалах, особенно тех, что выше 3500 метров, может начаться зима, с пургой и непогодой; кроме того, у меня гостит старушенция девяноста трех лет, окончательно сумасшедшая. Она каждый год гостила у меня месяц-полтора, пока ея внучка была в альплагере. Иначе бедная девушка буквально «прикована к трупу». Когда-то это была очень дружная, счастливая семья. Три поколения – бабушка, отец и внучка – бродили по горам. Я там – у Алибекского ледника – с ними познакомилась в 57-м году, и мне эта семья очень понравилась**. Но «годы» безжалостны, и теперь, через двенадцать лет, все изменилось: Валька, которой уже двадцать девять лет, окончила консерваторию, работает на трех работах, замуж не вышла, и вообще мечется, будто кошка на пожаре. Она обожала своего отца – тоже альпиниста – а он погиб в горах Тянь-Шаня, а старуха сошла с ума – у нея галлюцинации, мании и тому подобное, причем с каждым годом – хуже. В прошлом году я кое-как с ней справлялась, а ныне… Увы! Я увидела, что мне это – не под силу! Я выписала из Тбилиси ея племянницу, оплатила ей дорогу и содержание – ей и старухе – а сама, «схватив в охапку кушак да шапку», ринулась в горы под проливным дождем. Брр! Когда я шла на гору Чегет (там есть канатная дорога, но она не работала), дул шквальный ветер и хлестал дождь с ледяной крошкой (вроде рыбьей шелухи). Заночевала я у подножья ледника, в сарае, носящем название «Северного Приюта», и еще задолго до рассвета полезла на ледник. Особой опасности там не было – пропастей ли озер в кратере – но… «Фирн» очень был тверд и подъем крут. Пришлось вырубать ступеньки: неосторожный шаг, правда, жизни не угрожал, но… Перспектива очутиться у подножья ледника не только без штанов, но и без кожи на том, на что штаны одевают, меня не устраивала. Хорошо, что снег не шел, и рассвет был тих и красив: снежные вершины розового цвета, голубое небо, на котором еще виднелась бледная луна и сиреневые облака внизу, под ногами, вознаградили за тяжесть восхождения!
Спуск был очень крутой и неинтересный: камни и «снежники», по которым надо было маневрировать так, чтобы не скатиться. Зато, пройдя километров восемь-девять, картина изменилась: ущелье Накры хоть и не славится очень высокими скалами, но оно очень красиво: на каждом шагу – новая картина – одна красивей другой. Несмотря на дождь, угрожавший стать проливным, я сделала десять-двенадцать набросков.
Все это ущелье – тридцать пять километров. Как будто немного. Но… если учесть, что скачешь все время с камня на камень, то ничего нет удивительного, что я добралась до Южного Приюта довольно поздно. Признаюсь: сразу было видно, что это – не Кабарда, а Грузия. Грузины, как известно, любят «пускать пыль в глаза»! И Приют построен на манер швейцарского «шале». Имеется даже… теплое озеро, в лесу.
Оттуда я поехала с группой туристов в Зугдиди, «столицу» Мингрелии – «вотчину» князей Додиани. Я не думала, что самое трудное – еще впереди! Оказалось, что всякого рода перевалы и тому подобное – сущий пустяк в сравнении с путешествием: тридцать семь человек плюс столько же рюкзаков, в маленьком «Пикапе» по прославленному в газетах шоссе Местиа (где золотые прииски) – Зугдиди. В газетах (я подчеркиваю) там – «дивное шоссе» (и на самом деле, кто-то за него получил премию); на деле же – нечто еще более немыслимое, чем «Ингурская Тропа», по которой я с риском для жизни пробиралась в 1957 году. Дело в том, что там идет подготовка к постройке очень высокой плотины Ингурской ГЭС, и тяжело груженые машины вконец разбили и то малое, что было!.. Измучилась я в этой «душегубке» будь здоров. А от Зугдиди до Сухума – еще больше ста километров в набитом автобусе, где весь путь пришлось простоять… на одной ноге, как цапля! Поистине, ледники легче преодолеть, чем грузинское хамство!
Сухум меня также разочаровал: там у меня была превосходная «гостиница» – «Адриановское Ущелье» – дендрарий полностью заброшенный. Там секвойи, эвкалипты, тис и гималайские кедры самым причудливым образом были перевиты лианами и такими немыслимыми колючками «держи-дерева», что никто туда «носа не казал», и я там облюбовала самый хороший номер этой гостиницы – с видом на море, лунным освещением, морской музыкой! Даже отсутствие лифта не очень чувствовалось… так как добираться туда надо было на четвереньках!
Увы! Мою гостиницу обнесли густой проволочной сеткой. И мне пришлось брести к чертям на кулички в лес, расположенный за городом, в Алексеевском ущелии: «экзотики» там было куда меньше, а расстояние – куда дальше.
Из Сухума в Одессу я «проследовала» на палубе шикарного турбо-электрохода «Абхазия», главное достоинство которого – большой (десять метров длины при глубине в два метра) бассейн с проточной морской водой, в котором можно было бултыхаться весь день, и через трое суток я была в Одессе – родной Одессе-маме, – которая оказалась куда более благоустроенной, чем все Кавказские курорты – Сочи и тому подобные, так как Одесские пляжи «намыты» искусственным образом совсем недавно, и все пляжные постройки, в том числе – нужники, еще не успели развалиться и прикрыть свое безобразие фиговым листочком с надписью «закрыто на ремонт»… что отмечается повсюду – и на Кавказе, и в Крыму, и что придает этим пляжам особый… аромат. Впрочем, курортники к этому привыкли и это – не анекдот, когда цитируют следующий «крымский» диалог:
- Абрам! Пойдем выкупаемся?
- Зачем? По-маленькому я уже сходил, а по-большому – еще не хочется…
Впрочем, не буду преувеличивать: такие Абрамы и на одесском пляже еще не перевелись…
И вот вчера, обмакнувшись в последний раз в воды Черного Моря, я отправилась на аэродром, и через полчаса «приземлилась» в Минводах.
Увы! Надежды мои не оправдались: Валька, вернувшись с гор… уехала на море! А безумная старуха продолжает метаться по саду, бормоча несусветную ерунду о том, что я ее обворовала, обманом присвоила московскую квартиру и продаю ее вещи на базаре. Лишь первого сентября они уедут.
Есть ли большее несчастье, чем безумие?
Ницше прав: самое важное в жизни человека… вовремя умереть – «Stirb zur rechten Zeit». Впрочем… Кто возьмется определить, когда наступает этот срок? Ведь «возраст» – понятие условное. Взять хотя бы Мусеньку. Ей сорок пять лет. «Оптимальный» возраст, когда человек в расцвете физических сил, обладает широким умственным горизонтом; успел приобрести опыт. Жить бы и жить! А она? Что у нея впереди? И что лучше для нея, для всех? Впрочем, я ничего о ней не знаю: ея «дамы» опять на меня надулись и наказывают меня молчанием.
От Евстафьевых – тоже ничего не имею. Как-то ко мне заходила Маша – та пышная блондинка, что жила с ними рядом, в одном бараке. Она мне говорила, что Пьерушка окончательно заморил голодом и себя, и своих дам, так что они превратились в мумифицированные трупы… в которых еще чудом теплится пародия на жизнь. На несколько (два или три) моих письма я не получила ответа; не ответил мне и муж его кузины – тот, что был шофером, когда они еще ездили на своей машине.
Алевтина Ивановна собирается совершить глупость: продать свой дом, отдать деньги сыну и переехать жить в Ленинград. История Короля Лира повторяется в бесчисленных вариантах … и никого ничему не научила. С женатым сыном (особенно – единственным…) жить можно… неподалеку. Но – не вместе. Впрочем, тут дело проще: с ея хлипким здоровьем она может жить и понемногу подлечиваться на курорте, а перемена климата (с благодатного курорта – на гнилую Чухонию) скоро уложит ее в могилу. (…)
Я ее пробовала отговорить. Ведь лучше, чтобы и сестра, Вера Ивановна, которая нуждается постоянно в курортном лечении (у нея – панкреатит) и сам Сашка, страдающий ожирением, и не сегодня-завтра – диабетом и кардиосклерозом – лучше им приезжать «к себе», на курорт, чем засесть в городе, стоящем (после Лондона) на первом месте смертности!
Впрочем, разумным советам никто не следует. Пусть же поступают, как знают.
Однако я знаю, что Вы со мной не согласны: как же! В Ленинграде – культурная жизнь, общество интеллигентных людей, театр… Это – правильно… для Вас. А Алевтину Ивановну раз в год с трудом можно убедить прочесть одну книжку… и то – если у нея «happy-end». Если «жизнь» не выходит из привычной орбиты: базар – кухня – мойка посуды – уборка, то… не все ли равно, что идет в театре?
Даже в кино – и то я ее силком тащу (хотя у нас это не проблема – не то что в Ленинграде и Москве, где попасть в кино не так-то легко!)
Вот видите: написала (вернее – набрюзжала) я с три короба. Остается еще похвалить Вас за зимний лыжный поход на Ламу… и пожалеет, что Вы так и не увидите красоту Кавказских гор! Я очень об этом жалею: именно Вы умеете «видеть» то, на что смотрите, и я уверена, что это на многое открыло бы Вам глаза.
К сожалению, с каждым годом все меньше и меньше остается не заплеванных и не затоптанных мест. И скоро их не останется вовсе. Взорваны скалы Дарьяла; вырубают леса Голубой Рицы… и она становится серой; лысеют пихтовые леса «заповедников»… которые бессмысленно и бесхозяйственно уничтожаются, загрязняют водоемы. Еще немного – и красивейшая долина реки Ингур уйдет под воду. На днях слышала я, как один волжанин, загорая на берегу моря, жаловался: «В Волге даже выкупаться нельзя! Она «цветет», как болото. Лишь там, где водоспуск, вода чистая, а кругом – болото…» Но стоит ли удивляться, что у нас болото называют «морем»? Ведь можно же «счастьем» назвать самую унылую, бесцветную жизнь? «Истина познается в сравнении». А если сравнивать не с чем, то… как доказать, что пенье соловья музыкальней вороньего карканья?
Читаете ли Вы что-нибудь интересное? Я – мало. Вернее, иногда в журналах попадается что-то вроде «жемчужного зерна». Но сколько… приходится для этого переворошить! И то в конечном счете замечаешь, что жемчуг… искусственный. И даже – не очень удачно подделанный.
Кончаю! Желаю всего доброго. Привет Леониду Андреевичу.

Ф.

* Ваше письмо попало ко мне очень скоро – как будто бы в него не заглядывала никакая ревнивая свекровка или любопытная соседка … - имеется в виду перелюстрация писем КГБ.
  ** Я там – у Алибекского ледника – с ними познакомилась в 57-м году, и мне эта семья очень понравилась. – Имеется в виду семья Ольховских.