|
п»ї |
Е.А. Керсновская - друзьям
Евфросиния Керсновская – Мише (Исакову ?) 1970-е
годы Дорогой Миша! Поздравляю тебя и, разумеется, папу, маму и Вову (которого, впрочем, ни разу не видела, так как когда он с мамой когда-то – давным-давно, когда тебя и на свете еще не было – приезжал в Ессентуки, то я бродила по горам). Я тебе уже один раз писала, но неудачно: наврала адрес, и письмо вместе с картинками пропутешествовало до Мариинска и… вернулось – помятое и изжеванное, «как из собачьей глотки». У вас, наверное, весна, и постройка «речного флота», то есть – лодки, к открытию сезона будет завершена. Впрочем, если ты с мамой приедешь летом к нам, то сможешь на нашем озере покататься не только на лодке, но и на «водяном велосипеде». Но у нас пока что плохо: весна холодная, что очень нехорошо для фруктов – деревья цветут, но пчел для опыления нет, так что получается «пустоцвет». Еще недели три – и ты закончишь свою учебу (надеюсь, с хорошими успехами?) Читаешь ли ты? И как проводишь свободное время? Занимаешься ли гимнастикой, или вообще каким-либо видом спорта? Ну, обо всем поговорим, когда ты летом приедешь. А пока что желаю тебе успеха и крепко жму твою руку! Привет всем, Тетя Фрося. .. Тетя Аля немного прихварывает: у нее
раз за разом повторяется грипп, но она не может дождаться полного
выздоровления, идет на работу… и получается: «на хвосте – мочало: начинай
сначала!» * * * Евфросиния Керсновская – Нине Васильевне Китаиной г. Рига – г. Ессентуки 3
марта 1976 год Дорогая Нина Васильевна! Может быть, Вы уже, возвращаясь с «танцев», успели побывать у моей соседки, Татьяны Алексеевны, и она Вам сообщила о том, что меня успешно выпотрошили еще 21.01. Однако на всякий случай сообщу и Вам – тем более что это может заинтересовать и Анну Васильевну, и Захара Михайловича. Начали с «вводного наркоза» - пентотал внутривенно, а затем два часа за меня дышал аппарат и накачал меня эфирным газом так, как футбольный мяч: трое суток из меня перло этим снадобьем и болели подреберья! Для того чтобы было Вам понятней, в чем сущность операции, я Вам нарисовала снимок, сделанный еще на операционном столе. Как видите, на меня израсходовали немало металлолома! Впрочем, я не собираюсь присваивать металл, старательно собранный нашими пионерами во славу БАМа или еще какого-либо БУМа… Через год предстоит повторная операция, и пластинка со всеми винтами, гайками, шайбами, контргайками и т.п. будет удалена: к этому времени костная мозоль вполне окрепнет. В балетную студию меня вряд ли примут, но кое-как, с палочкой, «штыкулять» буду. Главное, чтобы не было этой проклятущей боли! На третий день после операции я уже могла сидеть, а на пятый уже могла кое-как шевелиться, на костылях – не наступая на оперированную ногу. Профессор Петухова не позволяет залеживаться: чем больше движения, тем лучше кровоснабжение и скорее начинает формироваться костная мозоль – да и операционная рана заживает лучше. Но тут уж мне не повезло: привязалась ко мне пневмония – да еще двухсторонняя, и пришлось лежать без движения. Искололи меня всякими этими антибиотиками – места живого не осталось; накачивали в меня всякие жидкости – всех цветов и консистенций, так что я теперь толком не пойму, что во мне своего осталось? Но – не беда! Несмотря на лечение, я все-таки поправляюсь… хотя нормальный человек околел бы просто от одного больничного питания, состоящего из клейстера, который иногда называется кашей, иногда – супом, а иногда – чаем… а во всех трех «ипостасях» одинаково воняет посудной тряпкой. Местные аборигены питаются тем, что им из дому таскают. Этот РНИИТО* – даже не в городе, а стоит в каком-то «Лешем Болоте»; тут не то, что магазина, а даже почтового отделения нет. Письма мне доставляют, а посылки… полежат – да назад отправят. Тут некому и на почту съездить. Приезжал ко мне Женька Попов со своим Сережкой. Очень славный паренек! Ну, вот и все мои новости! Надеюсь, к весне вернусь, так что моим цветочками все же не придется слишком много обо мне горевать. А сейчас – разрешите пожелать Вам всего доброго, и кланяйтесь Анне Васильевне и Захару Михайловичу**. Привет! Е. Керсновская. 3 марта 1976 года * РНИИТО - Российский научно-исследовательский институт травматологии и ортопедии (г. Рига , Латвия) ** Семья Ляуфер. Евфросиния Керсновская – своему двоюродному брату Юрию
Филипповичу Левицкому
Ессентуки - Румыния 17 декабря 1981 года Дорогой Юрик! В последнее время я получила раз за разом два письма, которых вовсе не ожидала… Нет! Это не были поздравления с днем рождения. Это нашего Брежнева все – даже Бабрак Кермаль – поздравляют со славным семидесятилетием. Мне же исполняется (и то – через неделю, 24-го декабря) всего лишь 74 года – с чем поздравлять, ей-Богу, незачем! А были письма (в хронологическом порядке) - сперва от Иры Поп. С Ирой я говорила всего лишь один-единственный раз в жизни. И было это, когда был смертельно болен бедняжка Володька. Я тогда посоветовала ей не сосать тех конфет, которые Володька выплюнул. С тех пор прошло лет 47-48. Можешь мне поверить, что «вспышка родственных чувств» повергла меня в недоумение, и это недоумение лишь возросло после того, как я это письмо прочла, удивление мое лишь возросло: Ира просит выслать ей… электронасос «Кама». Не в том затруднение, что этот насос для обычного человека почти так же недосягаем, как автомашина «Волга», и для его получения нужна очередь (без очереди можно получить лишь гроб… да и то – из «горбылей» низкого качества), а в том что от нас нельзя ничего посылать (к нам – можно…) Сколько мне пришлось «обивать пороги» в тщетной попытке выслать тебе гитару! Уж, казалось бы – пустяк, но… «экспорт должен осуществляться только государством. Казалось бы, что теряет на этом государство?! Но если присмотреться, то это так. Деньги я заплатила, но вещь остается в стране – не покидает ее границ. Это мне напоминает охотничьего пса Николая Раменского в Сороках. Каждое утро хозяин давал своему Рексу денежку (кажется, пять бань), и тот шел в лавочку Зейлика Мальчика. Зейлик давал ему рогалик, который пес там же, в лавке, съедал. Но однажды Рекс «сообразил», как извлечь пользу из этой коммерции: рогалик он получил и съел, а на денежку положил лапу и зарычал, перепугав Зейлика. Позавтракав, Рекс забрал деньги и ушел домой: пес «освоил» социалистический подход к торговле… Так и любая вещь, купленная мною, не покидает пределов страны… и может быть всегда отобранной. Только подумать, сколько мне пришлось помучиться, чтобы получить возможность посылать маме… 150 рублей: «направление» из Инюрколлегии, справка о моей зарплате (из бухгалтерий: я зарабатывала – без «северных льгот» - до 4600 рублей) – подпись начальника шахты – затем все это послать в Инюрколлегию, приложив справку о том, что предназначаются для матери. И каждый месяц – три года подряд я проделывала всю эту «петрушку»! Казалось бы, закон должен существовать для того, чтобы облегчать людям решение разных жизненных проблем? А получается – наоборот. И прав мой любимый писатель Аксель Мунте (читал ты его «Сан-Микеле»?), когда он говорит: «лучшие законы – в той стране, где… как можно меньше законов». И, собственно говоря, лучше десяти «заповедей Господних» никто не придумает законов, в этих заповедях предусмотрено все. На все случаи жизни. И выполнять их, казалось бы, так легко! Не помню, говорила ли я об этом с Ирой? Или уже теперь писала тебе? Но расскажу со всеми подробностями: в последних числах декабря 1940-го года я должна была получать паспорт, чтобы на плебисците, который был назначен на 1.01.41, могли участвовать все 100%. Для паспорта нужна фотокарточка. И я пошла к какому-то фотографу – где-то на Дубовой. Очередь была там большая: все такие же «лишенцы» в ожидании паспортов. Их я не знала, но, очевидно, были там знакомые, а, может быть, и сослуживцы Леночки. И до меня дошли слова: «Вот. Лена Пломадяла устроила свое благополучие: в автобиографии указала, что происхождения она пролетарского. И не оттого только, что отец – выходец из крестьян – не потомственный дворянин, а дворянство получил, став офицером. Но это и неважно, так как фактически не он, дескать, ея отец, так как мать выдали за него уже «в положении»: нагуляла же она ребенка от конюха-цыгана». И видно было, что Лену не осуждали за то, что она наплевала на могилу своего отца и опозорила мать. Напротив! Очевидно – завидовали ея «находчивости». Одним словом: «спасайся кто может» любой ценой! Разумеется, в том, что Лена – дочь дяди Алексея – сомнения быть не может. И не оттого, что я сомневаюсь в темпераменте конюха-цыгана, а оттого, что Лена – вылитый портрет своей тетки, Варвары Ивановны. Что же касается моей мамы, то она, слава Богу, уехала еще в августе – числа, кажется, 24-го – как только я, работая на ферме Агротехнического училища, заработала достаточно, чтобы ее одеть и дать ей деньги на дорогу. А когда мы встретились в 58-м году, а я ее два месяца катала по курортам Крыма и Кавказа, то мы обе были как в чаду от счастья! Это было такое прекрасное «свадебное путешествие», что мы – только наслаждались теми днями – и даже минутами – счастья! Теперь я вспоминаю это, как сон! Но было и горе… А именно – известие о смерти Иры… Во мне все же теплилась надежда: «а вдруг чудо совершилось? Вдруг она справилась со своей болезнью?» В годах 45-47 я работала в больнице, и, Боже мой! Чего я там не насмотрелась!.. В те годы не было эффективного лечения ТВС, но все же бывали случаи выздоровления. Например… я сама? Тогда, в 25-м, это была типичная туберкулезная пневмония. Когда в Кишиневе делали пункцию и врач добыл полный шприц гноя? Да, в левом легком и по сей день имеются три очага – капсулы с коховскими палочками, покрытые оболочкой извести. Вот я и думаю: «а, может быть, организм сумеет поймать эти палочки и заключить их в известковую оболочку?» Увы! Чуда не случилось… И Нюся погиб. Он был мобилизован и ранен под Даммартеном. Я получила известие, что он убит, а сразу после этого – второе: что он «пропал без вести». А умер он в Париже – в тот день, когда подходили союзники – в 44-м году. Но я этого не знала: сперва Италия вступила в войну; после – нас освободили… Затем – я отправилась обследовать наш Крайний Север, и т.д.! Чего только не было! Всего этого обо мне я маме не рассказывала. Это было слишком… интересно. Всего доброго.
Евфросиния Керсновская – Юрию
Филипповичу Левицкому
(до востребования) 27 января 1982 года Дорогой Юрик!
<...> На этом, пожалуй, можно и закончить мое послание. Только еще скажу, что слава Богу, что и папа, и …… Костатий не дожили до тех дней, когда никакие баррикады бы не помогли! Если бы папа не умер в тюрьме, как Котик Алейников (и многие ему подобные), то умер бы в телячьем вагоне, пройдя предварительно через все унижения. Уж одно то чего стоит, когда тебе приходится на глазах знакомых сорочан спускать штаны и какать в дырку в стене вагона – через лоток, сбитый из дощечек! А работа на лесоповале, где невыполнившие нормы (а норма в 12 м³ на человека – невыполнима) сперва получали по 150,0 хлеба (и ничего больше, кроме воды), а затем – вообще вычеркивались из списка имеющих право на хлеб… к тому же покупаемый за деньги, которые надо было заработать… выполнив норму! А верный мош Костатий? Его бы не сгребли сразу. Но… Я помню, как спорила с одним партийцем и сослалась на дружбу папы с мош К. Не забуду его взгляда, когда он сказал: «Вас обезвредили. А таких, как ваш мош К., мы уничтожим сперва, так как они – опасней!» М. Горький писал «Мои Университеты». Но что бы получилось, если бы я описала… свои Университеты? И каждый раз, когда мне казалось, что это уже… «Nec plus ultra*», я делала открытие: нет самого большого числа, так как если это число = n, то, прибавив единицу, получишь n+1. Так и со знаниями, полученными в «Университетах». Ты носил мешки в 25-50 килограммов. Я разгружала океанские пароходы в Дудинке, и считала мешки муки в 75 килограммов – «отдыхом». А сахар-песок или горох, по 100 килограммов? А ящики со спиртом – длинные, как гроб, и неудобные. Они весили по 114 килограммов. Это, действительно, было трудно! Бог и, должно быть, молитва моих родителей, дали мне силы все вынести, все пережить. Эх! Жаль, что те, кто этого не пережили, не поймут и не поверят! Вот слушаю я радио, читаю газеты, журналы, книги… И думаю: «лучше раз увидеть, чем сто раз услышать». И все равно – ничего не поймешь, пока сам не переживешь, на своей шкуре не испробуешь! А теперь жму твою руку. Ф.
* * * Евфросиния Керсновская – Евгению Грязневу г. Ессентуки - Ленинград 25
октября 1981 года Дорогой Жека, здравствуй! Уже не помню, на сколько моих писем ты не ответил? Но мне – обижаться и некогда, да и неохота (по старой доброй памяти). А поскольку я не знаю, где находится твоя мама, а адресов ни Наташи, ни Саши я не знаю, то еще раз обращаюсь к тебе: передай или перешли прилагаемое письмо Вере Ивановне. Могла бы обратиться и к Сашке Латенко, он мне сообщил свой адрес, но… все же, он – не сын, а племянник! Это не значит, что я безоговорочно верю испанской пословице, гласящей, что «…кому Бог не дал сыновей, тому черт дает племянников». Нет, но… Тут вспоминается другое. Какой-то мудрец сказал, что «существуют лишь три несчастья: болезнь, смерть и… плохие дети». Твою маму постигла тяжелая болезнь; смерть – единственный конец всех наших радостей и горестей. Ну, а третьего несчастья, я думаю, маме опасаться нечего! А теперь пожелаю тебе всего доброго! Привет Лиде и ребятишкам. Тетя Фрося. * * * Евфросиния Керсновская – Евгению Грязневу г. Ессентуки – Ленинград 20 февраля 1983 года 9
часов вечера Дорогой Жека! Только что старичок-почтарь принес мне горестную весть: твоя мама умерла*. Мама… Самый близкий человек. Она дала тебе жизнь… а мне – вернула эту жизнь, когда уже так мало надежды было на спасение! И как много людей могут сказать то же. Строгая, но справедливая, добрая, отзывчивая. Тебе не понять, как много значила та атмосфера человечности, которую она умела создать вокруг себя! Не только я, а все порядочные люди, которым она внушила надежу и помогла восстановить здоровье, могут сказать лишь одно: мир ея светлой памяти. Крепко жму твою руку. Передай сердечное сочувствие Наташе и Сашке. Тетя Фрося. * Вера Ивановна Грязнева была
начальником Центральной больницы Норильского лагеря в середине 1940 годов. * * * Евфросиния Керсновская – Евгению Грязневу г. Ессентуки - Ленинград 28
ноября 1984 года Здравствуй, Жека! (Или ты уже так давно «Евгений Евгеньевич», что успел позабыть того тонконогого и лопоухого паренька, который когда-то взбирался со мной на Развалку?) Если забыл, то зря! Нет в жизни более светлой поры, чем детство… «Мальчишка другой и девчонка другая…» Как всегда, это – «слишком поздно поймут»… На днях я как-то вспомнила, что ты вступил уже в тот возраст, когда мы начинаем иногда оглядываться на пройденный отрезок жизненного пути. И подумать только! У тебя самого уже совсем взрослый сын! Да и Машенька уже вступает в тот неразумный возраст, когда хочется как можно скорее стать «взрослой». Мое детство не было «беспечным»: оно было исковеркано революцией и гражданской войной (не той, обильно смазанной патокой, которой вскармливали детвору твоего поколенья), той братоубийственной войной, от которой избави нас Бог! Твой сын тоже питается этим ядом. Ему, к счастью, не приходилось «улавливать момент», чтобы перебежать улицу, пока пулемет, установленный на броневике, стоящем на перекрестке, перетаскивают на другой борт, чтобы снова открыть огонь… по кому попало. В юношеском возрасте, когда я могла жить счастливо, детство осталось уже позади… а юность не могла считаться «беспечной». Надо было из «ничего» создавать «что-то»: отец – болел, мама… нет! Для сельского хозяйства она не была приспособлена никак! Все заботы легли на мои еще полудетские плечи. Не стану жаловаться: я справляюсь неплохо. И хозяйство поставила на ноги, и брату дала возможность получить во Франции высшее образование, и сама стала агрономом и зоотехником, но… Все пошло кувырком! Может, это грех – так говорить? Но это счастье… что отец успел умереть, не дожив до тех издевательств, которые пришлось бы пережить. Больше того: он не успел узнать о смерти сына (которого он боготворил), погибшего во французской армии. Еще счастье было в том, что я успела отправить мать в Румынию (в 40-м году это было возможно). Самая «спасаться» не хотела. И не оттого, что, как говорил Дантон: «родину на подметках с собой не унесешь», а просто я поверить не могла, что эта самая «Родина» не сумеет меня оценить. И признать. Ну, в последующие годы мне пришлось… «получить высшее образование» в таких «Университетах», от которых упаси Бог! Что же? На фоне «калейдоскопа» всех этих приключений единственным «светлым пятном» была твоя мать <Вера Ивановна Грязнева>. И ея семья (в том числе и ты). В 56-м году была отменена «пожизненная ссылка», и тетя Аля <, сестра Веры Ивановны Грязневой,> – добрая душа – пригласила меня к себе. И она же меня надоумила познакомиться с горами. Это была самая беззаботная пора моей жизни! В 57-м году – совершенно случайно – я узнала, что моя мать жива. В 58-м году мы с нею встретились. Спасибо Алевтине Ивановне: она выполнила все формальности и взяла ее на поруки. Встретились мы в Одессе. Оттуда я повезла маму по всем курортам Крыма и Кавказа, и затем еще месяц в Ессентуках. Это была самая счастливая пора моей жизни! Счастливая, но – не беззаботная: мне предстояло еще два года в шахте. А ей… 80 лет… Ну, а дальше ты знаешь. Мы прожили счастливо пять лет. А там – мамина смерть. А вскоре затем – моя болезнь: тазобедренный сустав раскрошился и… рассыпался. Профессор Петухова – та, что меня оперировала в Риге – определила, что это – следствие перенапряжения от работы в шахте: я работала 4 ½ года бурильщиком. А сверло дает 2800 оборотов в минуту, а штанга – 20 метра 20 сантиметров, и при малейшей кривизне это так бьет! А результат этой микротравмы – пористость костей. С годами это и отозвалось! Петухова сделала, что могла. Я жива. Кое-как терплю. На сколько меня еще хватит? Бог весть!.. Мне 77 лет. И если отбросить 7-8 лет раннего детства, наберется очень мало «спокойных» лет жизни! Так что можно сказать, моя жизнь – прожита! И можно сказать, это мое письмо – прощальное. Не обессудь, если в чем виновата! Желаю тебе и всему твоему клану – счастливой жизни! Тетя Фрося. .. Может, удивляешься, что пишу красным стерженьком? Но… у нас нет никаких ручек! Вспоминаю, как в 40-м году, когда нашу Бессарабию «освободили», то многих наших ребят вербовали на шахты, на Урал и еще куда-то. И обещали кисельные берега и молочные реки. Но… как проверить? Вот и договорились ребята: если скажешь, что плохо, письмо не дойдет. Так, значит, так: все, что хорошо, писать обычными чернилами, а все, что написано красными чернилами – понимай наоборот. И вот пришло письмо. Прямо-таки хвалебное! И встретили хорошо. И устроили – замечательно! И заработок замечательный. И в магазинах все есть, чего душа пожелает. А вот красных чернил – нет!!! ... Посылаю тебе тетрадочку с видами моих любимых гор. Разумеется, те, что еще не затоптаны и не заплеваны туристами, куда лучше! Но и эти неплохи. Не довелось мне приохотить вас всех к
туризму, но… Чем черт не шутит? Может еще, если не ты, то Сережка в горах
побывает? Помяните тогда добрым словом «тетю Фросю»! На Сашку впечатления не
произвело (он больше на баб глаза пялил). Вот Вовка Исаков – тот
заинтересовался. Но тоже лишь, как местами… где шли бои. 28.11.81
Евфросиния Керсновская – Татьяне (Т.Г. Авраменко?) 20
июня 1985-86 год (?) Дорогая Таня! Я очень обеспокоена Вашим молчанием, хотя – не скрою – безусловно, есть «объективные причины». Вот взять хотя бы черт знает какую погоду. Хотя и говорят: «у природы нет плохой погоды», но что сказать о тех «небожителях», которые даже не пытаются навести хоть мало-мальски разумное распределение осадков: уже на самой «макушке лета»: послезавтра дни уже начнут укорачиваться*, а тепла – так нет как нет! Единственное, что растет – это сорняки. И выполоть их не удается: что ни день, то дождь! Но – странное дело: несмотря на ежедневные дожди, земля… сухая! С утра – ясно; затем собираются тучи, гремит непрерывный гром… и начинает моросить дождь, создающий слякоть и росу, а под слоем слякоти – сухо. Я всю свою сознательную жизнь («после-тюремную» я подразумеваю; остальное – я и за «жизнь» не считаю!) привыкла присматриваться к небу и, кажется, знаю хорошо природу и знаю все ея капризы, так что умею предвидеть, что от погоды можно ожидать. Но вот теперь мне никак не ясно, какой «фортель» она выкинет?! Например: зимы почти не было, но… то малое, что было – было невпопад, то есть, когда надо было тепло для созревания урожая, тогда ударили морозы, а когда все позамерзало, тогда установилась теплая погода – будто приглашая природу воспользоваться неожиданным теплом и, когда все тронулось в рост – опять ударил мороз! Одним словом, не погода, а издевательство! Одним словом, тоже своего рода «перестройка». Спору нет: многое нужно было переделать, но… с умом! А что умного в том, что велели выкорчевывать виноградники, чтобы «искоренить пьянство»? Стали вместо вина гнать самогон! Тогда ввели «карточную систему» на сахар. Сколько сахара пропадает из-за того, что негде его хранить (а он – очень гигроскопичен и при неправильном хранении пропадает). А сколько пропадает ягоды и фруктов из-за отсутствия такого «консерванта», как сахар? Исчезли из продажи конфеты; на консервном заводе нет варенья, халвы. Даже шоколада. А вообще-то можно ли со всеми дефектами воспитания бороться посредства запретов? Сами создали такие условия, что все женщины перестают уделять внимание своим детям, полностью передоверив их воспитанье детским учреждениям. Чему тут удивляться, что между детьми и родителями полнейшее отчуждение? Прежде хоть каникулы были они вместе! О совместном чтении, о посещении выставок, галерей и речи быть не может! А теперь еще и «школьная реформа»?
Спору нет: наши учителя очень низкого качества! Теперь спохватились! Заметили,
что учителя – не ах! Надо бы прибавить им зарплату. Тогда бы и требовать от
учителя можно больше. И то идут туда лишь те, кто ни на что больше не годится.
Так что учителя (обыкновенно это девчонки) сами ломаного гроша не стоят. Но у
нас придумали: ученики будут выбирать своих учителей. И если они их не
устраивают, то их могут «разжаловать»! Чушь собачья! И так у учителя никакого
авторитета нет. А если поставить их в зависимость от каких-то шалопаев, то
станут они лучше обучать их? * * * Евфросиния Керсновская – Т.Г. Авраменко Июль,
до 1987 г. Дорогая Таня! Что-то наша «корреспонденция» совсем захирела! Так что я не знаю, с чего и начать. Поэтому начинаю… с описанья природы. Прежде всего: сейчас – июль месяц, «Крыша Лета». Причем крыша отнюдь не протекает. Пожалуй, наоборот: после долгих и успевших надоесть дождей зарядили «суховеи» - не только надоевшие, но изрядно нас измучившие, так как земля засохла, как цемент, и это требует поливки. Ну, Бог с ним! Поговорю о том, что
есть и о том, чего нет и, боюсь, не будет. Начну о том, чего нет. А нет дождей
и боюсь, что засуха приняла уже угрожающий характер. А вот то, чего не будет –
так это урожая фруктов. Их и так было мало (в период цветенья было холодно.
Так, что опыленья не произошло). А затем вообще в природе все стало «вверх ногами»: все происходит
«вверх ногами», а в таком случае на удачу рассчитывать не приходится. * * * Евфросиния
Керсновская – открытка Т.Г. Авраменко г. Ессентуки – г. Казань 1989 г. Дорогая Таня! Все собираюсь написать
Вам письмо с подробностями, но пока что и на короткое письмишко «не хватает
пороху»! Со зрением у меня очень плохо: пишу, можно сказать, «на ощупь». Если
Вы поедете к Таллочке, то сделайте «крючок» - хоть на недельку! Повидаемся,
поговорим «по душам» (возможно, в последний раз), а заодно попьете целебной
водички! У нас все спокойно, хотя понятие «спокойно» весьма относительно:
наверное, «спокойно» уже никогда и ни в чем не будет! Наверное, люди во всем
свете «посходили с ума»? А с чего бы – не пойму! Даже в природе все
ненормально: и погода не такая, как должна бы быть! И цветы не такие, как
должны бы быть. И фруктов почти нет. А люди… совсем с ума посходили! А люди
совсем ненормальные! Но об этом писать не стоит! * * * г. Ессентуки – Румыния Без
даты (конец 80-х) Дорогой Кот! Я давно собиралась тебе написать, но почти уверена, что мое письмо не застанет тебя дома. Ты, должно быть, «уже на колесах», ты не из тех, кто долго собирается. А где, к чертям, будет тебя искать, и - что более вероятно, тебя ловить – мое письмо. И то сказать, у меня нет ничего интересного – или хотя бы такого, о чем стоило бы сообщать? Что я стара – это ты и так знаешь (я, как известно, на одиннадцать лет старше тебя). Напоминать о том, что я уже далеко не так молода и неутомима, как это было в то «доброе старое время», как тогда, когда я тебе завидовала, тогда, когда ты «брал препятствия», перепрыгивая на ……. (Письмо
не окончено.) * * * Евфросиния Керсновская – Константину Качауну («Коту») г. Ессентуки - Румыния Без
даты (конец 1980-х гг.) Здравствуй, Кот! Приятно получать от тебя записки! Не
скажу, что ты меня ими балуешь! Но почти все мои «друзья детства» меня очень
ими баловали: ведь в живых осталось уж очень немного, но тем дороже получить
то, что напоминает «далекое прошлое». Тогда казалось, что все «еще впереди», а,
следовательно, жизнь еще бесконечно длинная и, следовательно, повсюду, на
каждом повороте, я встречусь с кем-то близким, знакомым, с кем есть о чем
вспомнить… А как глянешь вокруг себя, и всюду лишь чужие, незнакомые …… (Письмо
не окончено.) * * * Евфросиния Керсновская – Константину Качауну («Коту») г. Ессентуки - Румыния 1989
год Здравствуй, Кот! Вот доковыляли мы до Нового Года. Будет он лучше прошедшего – я не думаю. Лишь бы не хуже! Чувствую я себя не очень хорошо. Получила я довольно много добрых пожеланий, но мне кажется (судя по погоде), вряд ли будет «нормальной». Пока что зима похожа на осень: дожди сменяются гололедицей. Что-то будет летом? Как здоровье Тамары? Надеюсь, что перелом вполне сросся и окреп. Ну, а ты? У меня очень плохо со зрением: пишу с трудом, а читаю еще того хуже! Теперь поздно судить и рядить, когда и какую глупость я совершила? Стоило ли променять Бессарабию на Северный Кавказ? Здесь мне действительно все чужое. Впрочем, когда нет действительных родных, то тут уже действительно делать нечего! Когда уж минуло 82 года, то… И дерево не пересаживают в таком зрелом (или, вернее, перезрелом) возрасте – дело вполне безнадежное. А живется мне очень неплохо: свой дом,
в котором растет всё… (Письмо
не окончено) * * * Евфросиния Керсновская – Константину Качауну («Коту») г. Ессентуки – Румыния 1990
год, январь Дорогой Кот! Поздравляю тебя со всеми прошедшими праздниками, и единственным, еще оставшимся мне, Крещением (сегодня еще Сочельник Крещенский). Но Бог с ними, с праздниками. Скажу лишь – посылаю тебе номер журнала «Огонек», в котором печатают мои записки о том горьком для меня времени, проведенном в ссылке в тайге, а затем в бегах и т.д. Ты меня помнишь еще тогда, когда я и не знала, что меня ждет. И слава Богу, что нам не дано знать, что нас ждет. Тогда можно жить надеждой, а надежда – это последнее, что в нас умирает. Может быть, мне и в голову бы не пришло писать «мемуары», но… это была воля мамы. Я все время откладывала, когда она меня просила: «Расскажи мне свою жизнь! Те годы, что мы горевали в разлуке и мы потеряли из вида друг друга. Знаю, что ты трудолюбива, и куда бы ни попала, тебя будут ценить. В этом я уверена! Вот я и хочу знать, как сложилась твоя жизнь?» Я обещала все ей рассказать. Вернее,
записать. Но… все откладывала. И так и не собралась. (Данное письмо не окончено, но адресат
получил «Огонек» и ответил письмом. См. ответ на
сайте) * * *
Евфросиния Керсновская – Владимиру Исакову («Рыси») 10
марта 1984 года Здоров будь, Владимир! Давно минуло время, когда ты был «Рысью». А жаль! Народная поговорка гласит: «…женится – переменится», а мой опыт «расширяет» смысл этой поговорки: а все перемены, к сожалению, к худшему… Однако, память – штука цепкая: ее не стряхнешь, как репейник с собачьего хвоста… Я стою уже одной ногой в могиле (77 лет… и пара костылей!), но еще кое-как шевелюсь. Твоих писем я в дуплах не сохраняю (в дуплах у нас живут синички); они у меня в письменном столе. На днях пачка этих писем попалась мне на глаза, и я решила еще раз попытать счастья – по «комсомольскому совету»: «напиши… куда-нибудь!» Я узнавала твой адрес у тети Наташи Шуйской. Ответ получила… невразумительный: «Я с ним не общаюсь». Она же мне сообщила, что твоя мама болеет. Может быть, если не ты, так хоть Миша при ней? Мне кажется, с родителями связь должна существовать всю жизнь! Ну ладно! Морали читать не буду. Если хочешь – ответишь. А пока что крепко жму твою руку (или – «лапу»?) Тетя Фрося. .. Прилагаемая открытка – Кавказская
Рысь в летнем наряде. * * * Евфросиния Керсновская – Олегу Захаровичу Ляуферу 30 октября 1985 года Олег Захарович, здравствуйте! Извините, что немного запоздала, но пока земля не замерзла, то еще не поздно для посадок. Но, хотя «у природы нет плохой погоды»… хотя дождаться хорошей погоды по нынешним временам тоже нелегко! Обещанные «бульденежи» приготовлены и прикопаны (как войти в калитку, то направо, шагах в двенадцати от тропинки). Сообщаю так точно свои «координаты» на случай, если меня не будет дома. А могу я быть на улице Пятигорской, на углу с Нелюбиной… если меня не раздавит экскаватор… или милиция не пристроит меня на пятнадцать суток за «мелкий хулиганизм». Дело в том, что наши «отцы города» решили, что эстетический вкус известного Аракчеева является «высшим эталоном» по части озеленения улиц, и они решили, что все должно делаться «в унисон». (Известно, что вышеупомянутый Аракчеев велел, чтобы в его «военных поселениях» перед каждым домом росли четыре тополя, а если три или пять, то вольнодумца следует выпороть. А у меня растет не обычная у нас лебеда, осот и амброзия, а живая изгородь из спиреи, а за ней – ряд вьющихся роз, а затем – бульденежи). Решено было при помощи бульдозера навести «аракчеевский порядок», а поскольку я не сторонник Аракчеева, то вот уже несколько дней веду «оборонительные бои». Чем это кончится – не знаю. «Пуля – дура; штык – молодец» – учил Суворов. Но в наш «век комплексной механизации» рукопашный бой вышел из моды, особенно, если противостоят бульдозер и лопата! Но… храброго – пуля боится; храброго – штык не берет! Кто сильней? Суворов или Аракчеев? А сажать бульденеж лучше, не откладывая до разрешения «конфликта»: ведь зима не за горами, а все «конфликты», несмотря на ООН, сильно затягиваются, и это – повсюду! Сердечный привет Анне Васильевне и Нине Васильевне. Ваша Е.А. 30.10.85 Это письмо было сохранено его получателем, Олегом Захаровичем Ляуфером, и переслано Дарье Игоревне Чапковской в Москву 18 февраля 2002 года, с сопровождающим пояснительным письмом: «С первых же строк небольшого письма спешу пожелать Вам доброго здоровья, больших духовных сил и энергии молодости, успехов на ниве искусства ваяния! Очень часто вспоминаю всех Вас – Леночку, Вас, Игоря Моисеевича и незабвенную Ефросинью Антоновну, о ком наша память всегда будет светла и благодарна за совершенный ею жизненный подвиг. Это происходит всегда, когда я проезжаю мимо дома на улице Нелюбина, 5, всегда останавливаюсь и смотрю – не видно ли кого в огороде? Но, увы! Иногда захожу, если калитка не заперта, и навещаю Татьяну Алексеевну, которая всегда рада моему посещению. Она всегда жалуется на свое здоровье и особенно на ноги, которые постоянно дают о себе знать. Дворик захирел, требует обновления посадок фруктовых деревьев, которые любила Ефросинья Антоновна, и плоды которых выносила каждой щедрой осенью за ограду своего домика в небольших ящичках с приглашением ко всем добрым прохожим отведать дары ее небольшого сада. Воистину ее душа и сердце были необыкновенными своей добротой и щедростью к людям во всех проявлениях, пока она могла ходить. Но и потом, когда ноги ей отказали, она почти ползала на коленках, но продолжала ухаживать за своим уголком улицы, который всегда удивлял всех курортников своей красотой и ухоженностью. Маленькое письмо Ефросиньи Антоновны ко мне, которое я обнаружила в одной книге по садоводству, касается ее отношения к окружающей среде и той боли ее души о действиях местных властей, которые дали указание соответствующим службам города выдрать и уничтожить все кустарниковые насажденья, за которыми, якобы, могут прятаться враги с намерением покушений на руководителей правящей элиты коммунистического строя, чьи кортежи часто проезжали по близлежащей улице к элитным санаториям. Спешу переслать его Вам, чтобы вы передали его Леночке (надеюсь, что копию письма Леночка передаст Вам, и Вы вышлете ее ко мне вместе с последним изданием книги о Ефросиньи Антоновне). Очень благодарен Вам, Дашенька, за приглашение посетить Москву, которая стала неузнаваема. Надеюсь воспользоваться им, пока моя душа не улетит в мир иной. Большой привет всем Вашим родным и близким. С уважением, Олег
Захарович». * * * Евфросиния Керсновская – Г.А. Попову 1986
год (?) Дорогой Георгий Александрович! Так давно не было от Вас весточки! Так давно, что я не знаю, в какой части света Вас отыскивать. Однако надеюсь, что, учитывая цветение Ваших любимых ромашек, Вы должны быть дома. Я ничем особенно похвастать не могу. Больше того: боюсь, что в природе (или, как теперь более «модно» говорить – «экологии»), что-то «не слава Богу»: то ли – слишком много дождя выпало у нас? То ли – мало тепла? Но все очень плохо цветет: бурьян прет, как по заказу, зелень – очень пышная, но… бестолковая: осот – выше головы. Розы у нас цветут дружно и, можно сказать, непрерывно, а нынче отцвели один раз и… застопорились! Даже такая пышная, как Клементина, дала одно цветение и – стоп! А то еще такая петрушка: расцвела и засохла: не проходит все стадии развития, а отваливается. И много ржавчины. Правда: я не опрыскивала медным купоросом. Лилии, правда, цвели хорошо. Хороши были колокольчики, махровые, но вот пионы – совсем никуда не годны: много побегов, но мало цветов. Особенно – белых. А это как раз мои любимые. Огорчили меня и клематисы. Удачные были лишь фиолетовые. Теперь все завели себе привычку: чуть что не удалось – значит, Чернобыльская электростанция виновата. Впрочем, кто-то должен быть виноват! Вот, например: помидоры – цветут, а завязи нет. Даже малина – и та червивая! А вообще, жаль! Я очень люблю, когда цветы – разнообразные! А тут – как назло! Наверное, надо проредить весь сад. Не смотреть на то, что жалко. Все лишнее – вон из сада! Но тогда… (Письмо
не окончено и, скорее всего, не было отправлено.) * Г.А. Попов - врач, в Норильске с 1939 по 1960гг., в 1941 году работал главврачом
Центральной больницы лагеря, затем заведовал инфекционной больницей,
реабилитирован в 1955 г.,
жил в Москве.) * * * Евфросиния Керсновская – Федюшиным г. Ессентуки - г. Пятигорск 22
сентября 1986 года Сестрам Га-и-Лю – сердечный привет!
|
Материал сайта можно использовать только с разрешения наследников.
Условия получения разрешения.
©2003-2024. Е.А.Керсновская. Наследники (И.М.Чапковский ).
Отправить письмо.
