На вахте меня не взяли. Я вообразила, что бригадиру стало стыдно своего хамства. Все было проще: он дождался, чтобы начальник лагеря капитан Блох, порядочный человек, ушел и заступил на его место Кирпиченко – известный зверь. Я это поняла, когда меня вызвали в штаб. Я знала, что меня ждет холодная (а мою одежду дневальная отнесла в сушилку), но то, что на меня накинулись и скрутили за спиной руки наручниками, – это был сюрприз! К тому же наручники были особые: с «собачкой», которая при малейшем движении защелкивалась еще сильней. Это причиняло адскую боль!
Врач <Дивинская> – маленькая, запуганная еврейка из Одессы, осужденная за то, что ее немцы не расстреляли, – отказалась подписать санкцию на ШИЗО: я раздета и в наручниках. Кирпиченко разъярился, ринулся, замахнувшись на нее кулаком, и заорал:
– Как ты смеешь, фашистская подстилка, рассуждать!
Тут вмешалась я:
– Вера Семеновна, подпишите: вы же видите, с кем имеете дело...
 Когда сняли наручники, из-под ногтей сочилась кровь, я потеряла сознание. Правая рука была парализована.