<<  тетрадь 5, глава 51  >>

Между нами – горы и моря…

И, кроме того, песни. Да, песни. Оказывается, и в неволе поют, когда тюремщики этого не запрещают. Во время работы в поле петь не запрещалось. Правда, пели главным образом те, кто помоложе, и «рецидив» – рецидивисты, уже объездившие много тюрем, как у них говорится, «Крым, Рым, медные трубы и чертовы зубы». Репертуар был не очень изысканный, но все же кое-какие из песен мне даже нравились.

Чаще всего пели о постройке Беломорканала. Обычно слово «Беломор» ассоциируется с папиросами, а вот мне всегда вспоминается тюрьма. Начинается эта песня, как и большинство тюремных, с обращения к воле:

Ах, волюшка, милая воля!
Как счастье далеко мое...
Свободы мне больше не видеть,
В тюрьме умереть суждено.

Знакомая картина этапа:

Вот слышно – этап собирают,
По камерам крики идут:
«Ох, братцы, куда отправляют?»
«Поедем, куда повезут...»

Как известно, «все начинается с дороги», а поэтому:

Дорогу построили быстро,
Дорога крепка и сильна...
Как много костей на дороге!
Вся кровью она полита!

Что поделаешь, так создаются или, во всяком случае, начинаются все великие новостройки. И заканчивается песня выводом, по-моему, весьма спорным, хотя многие считают его справедливым:

За кровь уркагана и вора
Достанется счастье другим...

В царских тюрьмах политические создавали и распевали множество содержательных, за душу хватающих песен, хоть, понятно, процент политических был не так уж велик и в Сибирь чаще попадали за грабеж, поджог, убийство, конокрадство... В мое время процент политических был просто потрясающим. Безусловно, были среди них и поэты, и композиторы, но те, кто остался в живых... Наверное, о них в свое время мог бы сказать Тарас Шевченко: «От Бессарабии до финна, на всех наречьях все... молчат». Тут не запоешь... А поэтому песни были в ходу главным образом сентиментально-воровские, обращенные к матери, о которой эти самые рецидивисты, находясь на воле, почему-то обычно и вовсе не вспоминают:

Здравствуй, мать!
Прими поклон от дочки.

Или от сына – зависит от того, кто поет.

Пишет дочь тебе издалека.
Я живу, но жизнь разбита,
Одинока и нищенски бедна.

Затем – позднее, но, боюсь, не очень искреннее раскаяние, что не слушалась доброй, терпеливой, всепрощающей матери, и в конце – прощание:

Жалко мне, что брата не увижу,
Ведь его так нежно я люблю...
А тебе, моя родная мама,
На прощанье крепко руку жму.

Эта песня, хоть и тюремно-сентиментального характера, все же находила путь к моему сердцу: хотелось верить, что где-то и у меня есть брат, мать... А вот разухабисто-тюремные скользили мимо, не задевая души.

Не плачь, моя мама,
Не плачь, дорогая!
Живи ты, родимая, одна!
Меня присосала
Тюремная решетка,
Я с волей распрощался навсегда!

Что ж, может, и я распрощалась навсегда, но в этом нет моей вины. Ну а песни тех, для кого тюрьма – дом родной, были мне противны и ничего, кроме отвращения, не вызывали.

Опять по пятницам пойдут свидания
И письма горькие моей жены...

С припевом:

Таганка – я твой бессменный арестант...

Таким туда лишь и дорога!

Грустные же песни, даже и тюремные, я пела охотно. Особенно когда в них описывают родную природу, дом, семью. Например – «Не для меня!».

Не для меня весна прийдет,
Не для меня Дон разольется,
А сердце радостно забьется
Восторгом счастья
– Не для меня!
Не для меня текут ручьи,
Текут алмазными струями!
А дева с ясными глазами,
Она цветет
– Не для меня!
Не для меня Пасха прийдет,
К столу родные соберутся:
«Иисус Христос воскрес!» –
Польются, нет, звуки те
– Не для меня!
А для меня – жестокий суд.
Осудят сроком бесконечным.
Возьмет конвой нас бессердечный
И отведет прямо в тюрьму.
А для меня – одна тюрьма.
Тюрьма холодная, сырая...
Сойдусь с народом заключенным...
Там пуля ждет давно меня.

Но больше всего нравилась мне песня на стихи Пушкина «Сижу за решеткой в темнице сырой…». Заканчивалась она так:

Нельзя мне, товарищ, с тобой улететь!
Весь век суждено мне в тюрьме просидеть...
Закованы ноги и руки в цепях,
Нет света уж больше в потухших очах...

Отчего-то при звуках этой песни мне вспоминалась Ира, мой лучший товарищ юных лет. Жива ли она «там, где за тучей синеют моря»?

Будто чуяло мое сердце, что как раз в эти сентябрьские дни она боролась со смертью. И между нами – горы, моря, решетки и смерть! Только в ином облике.

	<<  тетрадь 5, глава 51  >>

Reproduction of this site or any of its parts is possibly only with heirs' permission.
Conditions for reprint permission >>
©2003-2024. E. A. Kersnovskaya. Heirs (I. M. Chapkovsky).
Letter >>