- Жива! - услышала я, приходя в сознание.
- Жива... Но вряд ли встанет, - голос Пощаленко.
- Встанет! Живуча... - услышала я грубый голос.
- Придется хлеба дать,- Обойдется, - буркнул второй голос, и я узнала голос Швеца.
Я хотела встать. Даже рванулась, но что-то тяжелое будто прижало меня и не давало шелохнуться. И тьма, кромешная тьма.
Вдруг я почувствовала запах хлеба: Пощаленко совал мне в рот кусочек хлеба. Я лежала ничком, голова ниже ног, лицо в снегу. Взять хлеб рукой я не могла, но мне удалось взять его губами. Ломоть хлеба грамм сто, толщиной в палец, замерзший. Я возила его из стороны в сторону, пока с трудом его съела.
И - о чудо! Я почувствовала, что тьма редеет - будто я подымаюсь со дна бассейна и вижу все сквозь воду. Но вот я "вынырнула" окончательно и, собрав все силы, встала и пошла. Но Боже мой, чего стоили мне эти несколько оставшихся до Тигильдея километров!