ПОМНИ…
Это мое восприятие событий и вещей, до 1940 г.

* Л.П. Яневская – дочь Ирины Александровны Яневской, соседки семьи Керсновских по их бессарабскому имению.
** примечания в скобках - Даниила Яневского, сына Л. П. Яневской, приславшего нам ее воспоминания, а также фото из семейного альбома Л. П. Яневской: "г. Сороки и его жители, 1930-е гг."

«ФОФА И ИРА»


Е. Керсновская, И. Левицкая, 1939 г.

Среди многочисленных наших знакомых и друзей особое место занимала Ефросиния Керсновская и Ирина Левицкая. Они были на лет 6-7 старше меня.
Фофины родители были из мелкопоместных помещиков, отец когда-то служил по юридической части, жили они очень бедно в селе км. В 12 от нас. На какие средства они жили – не знаю. Родители были из старых русских больших интеллигентов. Где учились Фофа и Ира, не знаю. Но они были образованнейшими людьми. Фофа знала французский, немецкий и почему-то испанский языки. Ира была таланливой художницей (не реализованной).
Они прекрасно знали философию, политэкономию, литературу, разбирались в политике своего времени. Конечно, были высокоморальными…
В городе они у нас редко бывали, но летом презжали в Дубно почти каждое воскресенье – иногда верхом, иногда на велосипедах. Ходили коротко (под мальчика) стриженные, в брюках (что в те годы было не принято). Дружили они с Сережей (Мелеги.- Д.Я.)**. К спорам с нами редко снисходили (нейтралитет?).
Когда мне было 17 лет (1935 г.- Д.Я.), мама отпустила меня с Фофой, Ирой и их двоюродным братом на велосипедах на море, куда мы благополучно съездили.
Вели они спартанский образ жизни, готовя себя «ко всему». Когда ночевали у нас, Фофа спала на балконе на столе, на собственном кулаке вместо подушки.
Потом Ира вдруг вышла замуж и уехала в Бух(арест). Фофа в 1940 г. была арестована и отправлена в Сибирь. Там на шахте она работала взрывником. Зарабатывала много, и ей разрешили посылать матери в Румынию 5 (пять) рублей. Несколько раз она вызывала мать к себе и возила ее по Кавказу. Об этом мне рассказала мама (И.А. Паловская-Яневская-Мелеги.- Д.Я.). Дальнейшая судьба ее мне неизвестна.

 ДЕДИК


На фото: Дедик, Ириша, Дуся Яневские.

Александр Дмитриевич Павловский родился в 1857 г. В Рыбинске (Ярославле). Его дед был дьяконом, а отец, Дмитрий, – священником. о. Дмитрий так порол своего сына, что он (сын) и в 70 лет кричал по ночам: «Ой, папочка, не бей меня!».
Кроме Александра Дмитриевича, у него был еще сын, который, будучи народовольцем, погиб от чахотки в тюрьме, а также дочь (Мария?), о судьбе которой ничего не знаю, кроме того, что ее дочь, т.е. дв(оюродная) сестра моей матери (Яневская-Мелеги Ирина Александровна, урожд. Павловская (1888 - 1981).- Д.Я.) была очень несеръезна и ленива (из-за чего ее не признавали в семье) и умерла после смерти моей мамы в доме для престарелых в Ив(ано)-Фр(анковской) области.
О. Дмитрий и его жена умерли в первые годы после революции 1918 (так в тексте.- Д.Я.) года. Я их не знала.
Дед учился и окончил семинарию, но отказался от духовной каръеры и пошел учиться в Петербург на естественный факультет. Он хотел стать врачом, но на медицину из семинарии было трудно поступить. После одного или двух лет учения на естественном, он перешел в Варшавскую Военно-мед(ицинскую) академию, которую и окончил, став военным лекарем. (Все эти данные я помню из его рассказов и, возможно, кое-что неточно). Будучи военным врачом, он служил в Харькове, Бессарабии и др(угих)местах. В это время он уже был женат и имел детей.
Как попал в Киев и в Киевский университет – не знаю. Знаю, что в Киеве началась его блестящая каръера. Он стал профессором медицинского факультета Киевского университета. Стажировался за границей – в Германии у Коха, во Франции у Пастера и все это – довольно продолжительное время, т.к. говорил свободно и по-фра(анцузски) и по немецки. Бывал на разных съездах в Испании и Италии, лазил на Везувий. Был организатором Киевского института микробиологии. Известным врачом-практиком и общественным деятелем.
Возможно, в ту пору еще не было слишком узких специальностей, а, возможно, это черта характера деда, т.к. он одно время увлекался хирургией, потом микробиологией, был прекрасным диагностом-терапевтом и лечил все болезни вплоть до венерических. Публиковал очень много работ (больше ста). В 1912 (или 1913) г. он вышел на пенсию. Помню, в журнале «Нива» была напечатана большая статься о его 25-летней деятельности и биография - как ученого. Там же был его портрет. Дед был участником Русско-японской войны в качестве начальника не то хирургических госпиталей – или одного или нескольких из них – в общем, «начальником», за что получил ордена (какие – не помню). Помню, что русские офицеры-эмигранты называли его (уже после Первой м(ировой) войны) «Ваше превосходительство» - т.е. в чине генерала. Был он также на Волге во время эпидемии чумы или холеры таже начальником каких-то госпиталей, за что тоже имел награды и почему-то получил золотой сапожок, как брелок на часах.
Во время Первой м(ировой) войны дед также был в армии в качестве хирурга. Где и в каких частях – не знаю. Провоевав всю войну, он очутился в Крыму, откуда через Константинополь в 1921 (22 ?) г. приехал в г. Сороки, в Бессарабию, отошедшую к Румынии после 1918 (1919) года. Мне было тогда 3 года, и я помню его приезд в Центральную гостинницу, где мы тогда жили в нанятом доме (так в тексте - Д.Я.). Был он небольшого роста, рыжий, с вьющимимся волосами, с усами и бородкой (эспаньолкой) и очень голубыми глазами. Подарил мне фарфоровую куклу, голову которой я тут же разбила нечаянно об ножку стола, о чем горько плакала.
Дед жил с нами. Писал очень много свои воспоминания и труды, чернилами в тетрадках. Все они пропали (расплылись чернила) при наводнени 1932 г. (разлив Днестра), затопившего нашу усадьбу и полгорода. Восстановить их ему вряд-ли удалось, хотя помню, как он сушил эти тетради во дворе, а написать новые во всем объеме уже не мог. Часть из этого пропала во время Отечественной войны и только 4 тетради мать сохранила и привезла.
В двадцатые и тридцатые годы Дедик занимался частной практикой – сначала очень успешной, а потом сходящей на нет (старость) и до последнего времени был школьным врачом Сорокского технического училища (средняя школа), что давало ему немного своих денег, а главное – общение с людьми. Было много врачей, его бывших учеников по Киеву, а также знавших его по трудам, которые всегда относились к нему с большим уважением.
Дедик был блестящий оратор, очень образованный для своего времени, очень добрый, очень взбалмошенный. Любил беззаветно работать и развлечься. Всю жизнь любил выпить рюмку вина, курил, приударивал за женщинами. Был на язык несдержанный, из-за чего часто вступал в конфликты с окружающими, сам тоже был обидчивый. В общем – порох!
Когда ему казалось, что его чем-то обидели (обычно за столом), вставал из-за стола и с рыданиями кричал, что он беден как египетская мышь и уходил в свой кабинет, куда шла следом мама его уговаривать. А из Дубно при обиде уходил пешком в Сороки, а мама следом за ним посылала лошадей в пролетке и его торжественно привозили обратно.
В конце двадцатых или начале тридцатых годов он ездил в Болгарию на какой-то съезд русских ученых (врачей и других ученых), бывших в эмиграции. Был в восторге от съездов и рыдал об утерянной Родине. В тоже время его приглашали вернуться в СССР, но не в Киев, а в Крым, в мед(ицинский) институт, но дед откзался, то-ли от старости, то ли от неприятия режима.
Помню, праздновали 50-летие его научной деятельности. Все было устроено с любовью, но по масштабам убого. Преподаватели техникума преподнесли ему серебрянный именной портсигар. Был банкет, речи и слезы.
Зимой Дедик жил в нашем доме в Сороках, а летом – частично там-же, частично – в имении в Дубно, где всех лечил и терзал чтением русской классики вслух. Любил играть в картишки, в преферанс, для чего у них в Сороках была кампания старичков врачей, из которых помню д-ров Свирского и Авенариуса. Играли у каждого по очереди.
В начале 20-х годов из Киева приехала к деду через Польшу (перешла пешком через границы) его третья жена – Ольга Александровна Маевская, ей тогда было лет 45. Очень добрая бабушка Оля. К сожалению, она заболела ревматизмом, поразившем сердце и в 1927 г. умерла. Похоронена в Сороках, на кладбище «на горе», недалеко от центрального входа в церковь. В 1988 г. будучи в Сороках, с трудом нашла этот памчтник (сдвинутый с места и без креста).
После освобождения Бессарабии дед стал получать академическую пенсию из Киева, которую ему выхлопотала его внучка Татьяна Ильнична Карышева при помощи его бывших учеников в Киеве.
До революции у деда был дом в Киеве и имение (хутор дачный) в Злодеевке – не то на Днепре (выше Киева) не то где-то рядом с Днепром, т.к. по рассказам ездили туда на пароходе.
Еще будучи студентом, дед женился на Лидии Ефимовне Филипченко из семейства довольно известных украинских интеллигентов XIX века. Лидия Ефимовна была писательницей, писала под псевдонимом (Леонид Верховский. - Д.Я.) рассказы, (была) любительницей природы и почему-то разводила племенных кур. Вела свою собственную жизнь, т.к. дед был занят карьерой, наукой и др(угими) радостями жизни.
Бабушка Лидия Ефимовна умерла довольно рано (дети были уже взрослые, похоронена в Киеве на Байковом кладбище), дед вскоре женился вторично на женщине, которую звали Мария, которая тоже довольно скоро умерла (кажется от родов). Вскоре он женился на дв(оюродной) сестре своей жены Ольге Александровне Маевской, которая умерла в 1927 г. уже у нас в Сороках. Она перешла границу в начале 20-х годов, в чем ей помог муж т(ети) Ксении Платон Линниченко.
У них (А. Павловского и Л. Филипченко.- Д.Я.) было четверо деетй. Три дочери и сын.
Татьяна Александровна (1880 – 1980), окончившая гимназию и какие-то агрономические курсы. После революции окончила медицинский институт. Врач-педиатр, работала до 80-ти лет. Жила в Черкассах и Полтаве. Быцла замужем за известным с/х микробиологом Сергеем Александровичем Краинским, умершем от лейкемии. У них было четверо детей. Саша убит в I Мировую войну. Глеб умер от заражения крови в двадцатые годы, Дуся умерла от операции аппендицита в двадцатые годы и Борис, умерший во младенчестве. Жизнь свою тетя Таня прожила с приемной дочерью Ольгой Ефимовной Школой в Полтаве. Умерла на сотом году жизни. Была самой доброй в семье.
Ксения Александровна (1881- 1962), доктор медицинских наук, дерматолог. Замужем была за Ильей Карышевым, художником и юристом, уехавшим в 1918 г. в Болгарию. Во втором браке ее муж был Платон Линниченко, украинский общественный деятель, был председателем Укр(аинского) Красного Креста. Репрессирован, где и умер в Ср(едней) Азии в лагере.
У Ксении Александровны были две дочери – Ася (Александра), которая будучи уже студенткой на архитектурном факультете, умерла от заражения крови. Очень красивая, талантливая и религиозная. Вторая дочь Таня (Татьяна Александровна Карышева) – музыковед. Была замужем за (Дмитрием.-Д.Я.) Донским (ее двоюродный брат, врач), потом – за Николаем Алексеевичем Бриллиантовым, физиком, доктором наук, работавшим с Ландау, ныне умершим.
Ксения Александровна была очень эрудирована, знала французский, немецкий и английский языки, была очень властной и вместе с тем очень доброй. Помогала всем родичам, в т.ч. и мне. Умерла от склероза, в своей квартире в Киеве, на Паньковской (улице), ухаживала за ней до конца ее работница Варвара, выростившая ее детей и внуков (Таню Донскую и Сашу Бриллиантова). Ксения Александровна похоронена на Байковом кладбище рядом с дочерью Асей.
Ирина Александровна (моя мать, 1888 – 1981), была любимицей отца. В детстве болела скарлатиной, в результате которой стала постеп(енно) глохнуть и в старости была совсем глухой. Из-за болезни была балована отцом, который возил ее за границу лечить. После окончания гимназии с золотой медалью, поступила учиться на химфак и училась одновременно рисованию. Учебу не закончила, т.к. вышла заму3ж за Петра Даниловича Яневского, моего отца в 1911 году (или в 1910).В 1911 году родители переехали в Бессарабию, где недалеко (10 – 12 км.) от г. Сороки мой отец купил имение. В 1912 г. родился мой брат Даниил, в 1918 г. – Лидия (я).

        
Супруги И.А. Яневская., П.Д. Яневский в молодости.

  Отец умер от дизентерии в 1918 г. через три месяца после моего рождения. Похоронен на Байковом кладбище в Киеве.
Егор Александрович (1891 – 1966), младший ребенок и единственный сын моего деда. Любимец своей матери. Очень красивый и избалованный. Учился в Киеве на баологическом факультете. Во время I Мировой войны воевал в чине офицера, но с какого года – не знаю. После войны работал на разных работах в Киеве и на Украине. Был организатором «Утильсырья» (ныне «Вторчермет») и ушел на пенсию, будучи главой этой организации.
Жент на Нине Давидовне Манучаровой, архитекторе, кандидате наук, много лет возглавлявшей (до ухода на пенсию) Н(аучно)-иссл(едовательский) инст(итут) (по интерьеру, точного названия не знаю) в Киеве.
И Егор Ал(ександрович) и Нина Д(авыдовна) были очнь образованны. Очень работящие и люиби пожить каждый для себя.
У них две дочери: Ксения Георгиевна (В замужестве – Беляева.- Д.Я.) - врач-гинеколог и Александра Георгиевна (в замужестве – Якутович.- Д.Я.) – художник. Обе живут в Киеве со своими мужьями и детьми.

ЯНЕВСКИЕ

Петр Даниилович Яневский (1878 – 1918) родом из Таращанского уезда Киевской губ(ернии). Его отец Даниил Яневский был весьма зажиточным. Разбогател он на том, что закупал волов в Крыму и перегонял их в Петербург, где и продавал. Мать рассказывала, что его жена (бабушка) ездила в церковь в карете, запряженной волами. Семья была чисто украинская, в доме гвоорили по-украински и придерживались патриархальных обычаев.
У деда было шестеро сыновей и дочь. Мой отец был младшим сыном. О жизни старших сыновей ничего не знаю. Когда каждый из них обзаводился семей, дед давал им в приданное по имению неподалеку от себя. Ни их образования, ни судьтбы после революции я не знаю. Вероятно, все погибли.
Дочь деда, Устинья Даниловна, вышла замуж за изветсного укр(аинского) культ(урного) деятеля Демуцкого Порфирия Даниловича, по рассказам получила в приданное какой-то дворец на острове посреди реки или озера на Украине. Ее муж похоронен на гл(авной) аллее Байкова кладбища. У них был сын Даниил Порфирьевич Демуцкий, кинооператор, лауреат Сталинской премии, похоронен рядом с отцом на Байковом. С инм я тоже не успела познакомиться, т.к. хотя и была в Киеве после войны (Отеч(ественной)), но боялась к нему идти6 дабы не повредить ему и не зала, будет ли он рад встрече со мной.
Очень сожалею, что никого из Яневских (кроме могил) не застала и ничего о них не знаю.
Петра Данииловича, своего младшего сына, дед решил выучить, т.к. почему-то считал его слабым здоровьем.
Отец закончил Петровско-Разумовскую академию (Темирязевскую) и юридический факульет (не знаю, закончил ли его) в Киеве. Жил в Киеве, где и познакомился с семьей моей матери. Ухаживал по очереди за всеми термя сестрами и женился на моей матери. У него был очень твердый характер, был настоящим дельцом и в семье очень строг. Очень красив. Высокий блондин с кудрями. Когда он женился (1911 год), отец ему выделил определенную сумму в приданное (моя мама получила, как и сестры, дом в Киеве), на которую отец купил в Бессарабии, возле села Дубно Сорокского уезда имение у Василия Ивановича Богдана в количестве 3000 га. Через год продал 2 000 га и стал успешно хозяйствовать на оставшейся земле. Завел обширные знакомства с окружающими помещиками, вел активную общественную жизнь в Сороках среди землевладельцев. Очень любил своего сына Даниила, который родился в 1912 году в Киеве (мама ездила к своему отцу рожать).
В 1918 году, когда я должна была родиться, отец поехал в Ялту купить маме в подарок дачу. (Примечание Л.П. Яневской: на этой даче отдыхал дядя Егор и дети тети Ксени (Ася и Таня), может быть и тети Тани. В Дубно гостили мамины сестры и их дети. Татьяна Ильнична Карышева до сих пор помнит ту пору и ту жизнь в Дубно). Дачу он купил (она разрушилась впоследствии при землетрясении), но заразился на обратном пути дезентерией. Лежал в больнице в Одессе, куда ездил из Киева дед его лечить и возили моего брата Даню. Ему возили локон волос от только что родившейся дочери (меня), но спасти его не удалось. Умер он (в сентябре или в конце августа). Тело его перевезли в цинковом гробу в Киев, где и похоронили на Байковом кладбище.
Мама, я и брат остались жить в Бессарабии, в Дубно. Бессарабия тогда отделилась от России и осталась при Румынии. Сестры матери и брат остались в Киеве. До начала тридцатых годов мы с ними переписывались и высылали фотографии. Потом все это прекратилось до 1940 года, когда Бессарабия была освобождена. Но встретились позже.Я – после войны, мама – посмле 1960 года.

ДУБНО

Расположено в 10 - 12 км. К юго, юго-западу (зачеркнуто: востоку.- Д.Я.). Окружающая местность холмисто-бугристая. Холмы расположены продольно один к другому, очень длинные, что при переезде или переходе с места на место все время либо спускаешься, либо поднимаешься, ровных мест нет, а по низу (между холмами) овраги и ручьи. Лесов мало. По верхам холмов насыпаны скифские (?) могильники (небольшие курганы-холмы, теперь они, вероятно, распаханы тракторами). На восток от нашего имения расположены селы Стойканы и Дубно, на юг – Редуляны и Водяны, на запад – Домбровены и Парканы, на север – Редь (Реди).
Имение (экономия) Дубно (в дальнейшем – просто Дубно) расположено между двух длинных холмов, в виде четырехугольника (прямоугольника) вокруг поля, а по середине – усадьба.
(Далее в рукописи – план Дубно с указанием всех угодий и построек.- Д.Я.).
Усадьба с окружающими выпасами (неудобьями для обработки) была очень большая, она осталась от огромного имения Богдана (3 000 га), купленного моим отцом в 1910 – 1911 гг. После перехода Бессарабии к Румынии, была проведена земельная реформа, после которой у помещиков отчуждалось (за какую-то плату) все количество земли, превышающее 100 га. При этом каждому из совершеннолетних детей в семье выделялось тоже по 100 га. Так что из нашего имения у нас осталось 100 га и усадьба (гектаров 20 неудобья (?) и жилье, постройки).
Во время развала фронта, ухода солдат с фронтов в 1918 году какая-то часть, проходившая мимо, сожгла старый, большой панский дом в саду. При этом отца не было, а мама, будучи беременной мной, убежала ночью пешком к соседям за 7 верст в Радуляны. Старый дом в развалинах я еще помню, его не восстанавливали, а за полученную за землю компенсацию, мать купила участок земли в городе Сороках и построила новый дом. До его готовности (1922 – 1923 гг.) зимы мы жили в нанятом доме в «Центральной гостинице» у Лункевичей.
Таким образом, к 1919 году мать (31 год) осталась вдовой с двумя детьми, на земле в 10 раз меньшей, чем было при отце м взялась за хозяйство (полуглухая, избалованная, полугородская, полухимик, полухудожник). Нужно сказать, что еще отец заставил ее «взяться за ум». Он ей поручил, кроме домашнего хозяйства – на что была прислуга – и сына (гувернантка), заняться птичником и садом. Птичник был большой с курами, гусями и утками. Сад мама посадила в продолжение старого, небольшого сада возле старой сгоревшей усадьбы6 гектаров 10-15, который вырос вместе с нами, детьми. За садом, в поле, был посажен небольшой виноградник (1-2 га), который тоже вырос с нами.
На месте усадьбы осталось много добротных (богдановских) построек. Амбра для зерна, коровник (разваленный), большая конюшня, где держали лошадей и коров, овчарня, кузня со столяркой, контора, черная кухня со свинарником и штуки 4 домов для рабочих (постоянных). Все это было по одну сторону оврага. В овраге находился огромный пруд с рыбой и возле него двухэтажная каменная мельница. До революции мельница работала и давала электроэнергию всему хозяйству. Был и телефон в Сороках. После революции мельница долго не работала, электросвета и телефона уже не было. Были керосиновые лампы.
Плотина пруда прорвалась, когда мне было года 2-3 и он больше не восстанавливался, а вместо него – выше по оврагу – был сделан маленький пруд без рыбы, где мы купались. В общей, в нижней части усадьбы, было много ползней, мочаров и оврагов и они все увеличивались.
По другую сторону центрального оврага находились два домика для рабочих, один из которых мама перестроила для жилья (после того, как сгорел большой дом). Настелили полы, приделали большую веранду и кухню. Рядом построили сарайчик для птицы. Впереди дома мама разбила палисадник с большим количеством цветов, особенно роз, а позади была расположена пасека (50-60 ульев) и между ними росла малина, вишни и был небольшой парничок. В палисаднике был душ, которым пользовались летом, наполняя водой из колодца. Рядом был ледник, огромная яма со льдом и соломенным шалашом сверху для хранения продуктов. А также туалет (будка). Перед палисадником был колодец, откуда носили воду ведрами.
Рядом с домом был огород и посадка малины и смородины. Все эти мамины посадки к сороковому году разрослись и вокруг дома образовался из плодовых деревьев, кустарников и акаций небольшой парк(сад)-усадьба. В нем, под водосточной трубой дома, мама посадила березу (у нас они не росли из-за сухости климата) - в память о березах под Киевом. Очень ее любила и берегла.
После отца осталась большая с/х библиотека, которую она освоила. Кроме с/х литературы в ней было много книг отца по индийской философии. Кроме того, в Дубно был целый сундук книг и журналов начала XX века, а основная масса книг, особенно классика была перевезена в Сороки.
Все хозяйство вела мама. Вставала в 6 утра (с марта по ноябрь) и занималась делами. Кроме земли, на которой сеялись пшеница, рожь, овес, ячмень, кукуруза и подсолнух, картошка, буряк и другие более мелкие культуры и многолетние травы, в хозяйстве сажались овощи для питания хозяев и рабочих. Из животных было 20 лошадей (16 рабочих и 4 выездных), к ним – племенной жеребец. Штук 20 коров молочных с племенным быком. Волов не было. Периодически разводились овцы – иногда до 100-200 штук и до 15-20 свиней, а также птица. Коровы, лошади, овцы паслись на выпасе с утра до вечера, сторожили их 1-2 пастуха. Вечером, на ночь, им давали корм (лошадям овес с половой, траву, сено, коровам – солому, сено. В хозяйстве было очень много сторожевых собак, штук 10-15, которые жили и кормились Бог знает как. За все годы у нас ни разу не было пришлых воров и грабежей, хотя в домах двери запирались чисто символически, спали с открытыми окнами, иногда, в жару, прямо на дворе на сене. Весь с/х инвентарь, купленный еще при отце, был под открытым небом (сеялки, плуги, бороны и т.д.).
Почти каждый год одно поле сдавали староверам-кацапам под баштан, они выращивали арбузы и дыни и продавали их, а мы все лето ели арбузы. Эти староверы были также гробари – копали канавы и пруды. Село их находилось км. в 30 от нас.
Ниже конюшни, под оврагом, был колодец с большим водопоем для скота.
Рабочие. Постоянные, т.е. те, которые нанимались погодично. Получали (обычно муж) они 500 – 600 (?) лей в год, квартиру, питание, огород (сами сажали), держали в общем стаде корову или телка, возле дома свинью или поросят, птицу. Члены семьи тоже обычно работали (если хотели) у нас, но не постоянно. В основном это были кучера, скотники, мастера, сторож, кухарка на рабочей кухне. Все они жили у нас годами, а некоторые – десятилетиями. Их было 5-6 человек с семьями.
Поденные рабочие приходили из соседних сел (Васильково) на сезонные работы (посев, прополка, сбор урожая) от 5 до 20 человек в зависимости от необходимости. Получали они поденную плату, питание (4 раза) и ночлег (весьма примитивный, без каких-либо удобств). Руководил ими приказчик Климентий Провдин, царский солдат, прослуживший 25 лет в армии.
В последние годы (до 1940 г.) был и управляющий – Тимофей Иванович Безган, якобы татарин из эмигрантов. У него была отдельная квартира и питался он с нами, был другом дома. В 1940 г. репрессирован.
Питание рабочих. На рабочей (черной) кухне была повариха, которая утром и вечером варила мамалыгу (по 1 кг. на человека). (Давали также) суп, творог или снятое молоко. В обед варили суп или борщ и выдавали по 0,: кг. житного хлеба, в пять часов по 0,3 хлеба и огурцы или помидоры. Мяса рабочим не варили. Приварок ели от пуза из общих мисок (как таз для умывания) деревянными ложками. Всю еду запивали холодной водой из бочки все из одной кружки. Мух на черной кухне были тучи, остатками еды (с добавкой) кормили свиней.
Поденные рабочие приходили в воскресение ночью и уходили в субботу вечером, получив полный расчет (обычно 20 лей в день). Все это были 18-20 летние девчата и хлопцы – неграмотные, одетые в домотканые рубашки с длинным рукавом, жакетик из х/б темного, платочек на голову (или фуражка, или соломенная шляпа), мужчины в кальсонах или штанах, женщины – в двух-трех юбках широких, но без штанов. Все босые. Полотенец у них не было, мыло – редко, мылись у источника за кухней. Спали на соломе. Так было везде, и у них дома тоже. Рабочий день у сезонных был от зари до зари. В 8 утра завтрак, в 12 обед с перерывом до 2-х, в 5 подвечерок на поле и ужин после захода солнца. Они были в основном молдаване, православные, не очень религиозные и великие матерщинники. Постоянные рабочие выполняли свои обязанности: скотник поил, пас коров, доил их, убирал навоз. Кучера ухаживали за лошадьми, следили за сбруей и подводами, готовили корм. Что они делали в промежутках – никто не спрашивал. Никаких норм выработки нигде не было.
В конце 30-х годов часть посевов технических культур (подсолнух, кукуруза) сдавали на испол особо хорошим хозяевам из соседнего села и своим постоянным рабочим. За обработку (прополку) и уборку урожая они получали 1/3 или ¼ часть урожая. Эта часть превышала урожай с их плохо обработанных и неудобренных полей (с 1 га). Поля удобрялись навозом по севообороту. Сад давал урожай периодически, когда он был большой – сдавали в аренду купцам. Шкуры ягнят, масло, мед продавали также как и все зерно. Картофель и прочие овощи шли себе на хозяйство.


(СЕЛА)

Села, которые нас окружали, были разные.
Дубно населяли в основном молдаване и несколько семей украинцев. Все имели после земельной реформы по наделу земли (4 га на семью), но с ростом семей земля дробилась, а плохой уход за землей давал мизерные урожаи. Например, у нас пшеница давала 100 и более пудов с га, у крестьян – 20-30. Жили крестьяне в среднем бедно, основная часть (90%) были неграмотные. В селе была церковь, школа (4 класса) и навещали их фининспектор (за налогами) и жандарм (для порядка).
Редуляны – примерно тоже самое. Там была помещичья усадьба Мелеги – наши друзья, полуразорившиеся после реформы, куда мы часто ездили. Вообще те помещики, у которых при реформе забрали большую часть земли, почти все разорялись, т.к. не могли приспособиться к новым, более скромным источникам доходов, а жить привыкли на широкую ногу.
Водяны – малознакомое село.
Домбровены – еврейская колония. В этом местечке жили исключительно евреи. Они промышляли выращиванием табака на арендованной земле (не имели права собственности земли) и всякой коммерцией, снабжая окружающие села всеми необходимыми товарами. В целом были не очень богатые и весьма низкого культурного уровня. Устраивали ярмарки, куда съезжалась вся округа.
Парканы – молдавское среднее богатое село.
Редь - молдавское среднее богатое село. Овцеводы и ковроделы.
Страйканы – очень своеобразное село, заселенное так называемыми «рэзэшами». В свое время надел каждой семьи (когда это было – не знаю) составлял 10 – 15 га земли, был ли он сразу разным или потом произошло разделение – не знаю. По национальности оин были молдаване, но фамилии были разных корней, причем многие были родственны между собой (Горгос, Грамадский, Продан, Костин, Мамалыга, Русу и т.д.). Все они возделывали землю в основном сами, семьями, редко – с временными рабочими, были грамотными, достаточно культурными, детей своих учили в гимназиях и университетах. В общем, вопреки вырождающимся и разоряющимся семьям старых помещиков из аристократов, были живучи и процветающие. Их дети составляли в городе чиновничье сословие.
Из панских старых семей, кроме упомянутых Мелеги из Радулян, невдалеке, в усадьбе Солонец, жили Брзжезовские. У них был дом-дворец, 100 га парка, усадьба, мельница и 100 га земли. Хозяйничать сами они не умели, т.к. раньше были очень богаты. Их обслуживали служащие и приспособиться к новым условиям не могли. За столом прислуживал лакей в белых перчатках, а на сахар-чай денег не было. Такими же были Эржиу из Нападова (неразб. - Д.Я.), Элиады, Руссо, Панины, Палеологи, Борисевичи, Скиняны, Померы. Большинство из них зимой или даже весь год жили в Сороках на средства от продажи урожая или сдавали арендаторам землю, продавали ее, организовывали какие-то предприятия (которые с треском лопались) или шли на госслужбу. Все это были бывшие богатеи, очень реакционно настроенные.
С ними вел знакомство отец, а мать продолжала по традиции. Но она придерживалась более демократических взглядов и руководствовалась здравым смыслом. Детей своих учила в обыкновенных школах, а не за границей, где дети этих помещиков, мои сверстники, только деньги тратили, прожигали жизнь и ничему не учились до конца учебы.

СОРОКИ

Как говорилось, на деньги, полученные за реквизированную землю, мама купила в Сороках, над Днестром, усадьбу. Что там было до строительства дома – не знаю – вероятно ничего, кроме очень старых, огромных акаций, на которых жили вороны.
Усадьба была четырехугольная, одна сторона выходила непосредственно на Днестр (т.е. на границу между СССР и Румынией) и по ней всегда ходили пограничники. Другая сторона выходила на улицу (Принца Николая, 2 (каменный забор, ворота и калитка)), а третья и четвертая – к соседним дворам. Площадь ее была около 0,5 га или немного меньше. Почти в центре (ближе к улице) был построен дом из кирпича, с пятью комнатами, прихожей, кухней, кладовкой, ванной и туалетом и комнатой для прислуги. Четыре комнаты были метров 20-25, а столовая – метров 40 и терраса с видом на Днестр. Во дворе был построен сарай, в котором была расположена прачечная, конюшня, сарай для экипажей и сарай для дров. Там же была дворовая уборная и колодец (с негодной водой). Из дома было три выхода. Главный или «парадный», второй – из столовой на террасу и третий – из кухни во двор. Во дворе был посажен дедушкой небольшой сад с огородом между террасой и Днестром – цветник довольно заброшенный.
В доме (как почти во всем городе) не было водопровода (воду привозили либо сами (кучер) с водокачки, либо ее возил и продавал Абрам-водовоз, развозя ее по городу в бочке на лошадях и разнося в деревянных «кановках» (нечто вроде ведерной деревянной кружки). Так что для купания в ванне воду наливали в котел, который топили, а потом в ванну, а в туалете заливали воду в унитаз из рядом стоящей бочки.
Зато в городе было 2 эл(ектро)станции: так называемая «земская» и «городская». Свет горел с сумерек до 12-ти или до часу ночи. Платили либо по счетчику, либо с лампочки. Электроприборов почти не было.
Дом был крыт дранкой, топили печи дровами, которые были довольно дороги и их «экономили». Печки были не из кафеля, а из местного камня, дверцы на них завинчивались герметически и тепло они держали сутки.
Напротив нашего доме через улицу (дом есть до сих пор) пограничная застава и техническое училище, в котором учился мой брат Даня. Это училище развалилось при наводнении 1932 года. Одним из соседей был Николай Иванович Солтуз, бывший городским головой и при царе и вначале при румынах. Потом этот дом занимали наши друзья Палеологи, с сыном которых Игорем (Гигой) я выросла и дружила в детстве и взрослой.
Город сороки расположен на очень живописной излучине Днестра. Сам город расположен примерно как Подол в Киеве, а на «горе» был как-бы его пригород и выше по Днестру прилегало село Бужеровка (молдавское), сросшееся с городом; ниже по Днестру город кончался знаменитой Бекировкой, огромным ущельем из меловых скал с пещерой на одной из стен ущелья и дальше шли прибрежные леса.
В самом городе жило тысяч 20-30 населения, он был очень древний, когда-то принадлежал семье Черкезов или Паниных. На берегу Днестра стоит старая генуэзская черытехбашення крепость.
В городе, кроме присутственных мест уездного значения, были три гимназии (кроме начальных четырехклассных школ – этих было много), педучилище (мужское), профучилище (женское), 2 больницы (городская и еврейская), три церкви, 2 синагоги и костел, тюрьма. Церковь «на горе», школу при ней, женскую гимназию и больницу (?) построил помещик Олейников, у которого в городе был огромный дом; впоследствии (когда потомки разорились), проданный под Госбанк.
В городе было 4 главные улицы вдоль Днестра, две шли до площади (Дубовая (при царе)) или при румынах – королевы Марии и Дворянская (или Короля Фердинанда), а после площади соборная (шла к церкви «Собор») и Петроградская; на последних двух улицах жили в основном евреи, а на первых двух – чиновники; на горе и ее склонах – всякое мещанство. На части горы была цыганская слобода, ныне неимоверно разросшаяся.
Интеллигенцию составляли врачи городской и еврейской больницы (ее содержала евр. община), а также частнопрактикующие врачи, всего 10-15 человек: фармацевты (3 аптеки), судьи, адвокаты, учителя (начальных школ и средних), а также чиновники административных органов, военные офицеры и священники.
Кроме чиновников административных, служащих в государственных учреждениях, было много интеллигенции свободных профессий. Адвокаты, врачи, фармацевты, среди них было много евреев, т.к. в госучреждениях их принимали очень туго. Многие инженеры-евреи (как и ряд врачей), закончившие образование за границей, не могли устроиться по специальности, занимались частными уроками или мелкой коммерцией или женились на богатых невестах (еврейках) и открывали свое дело. Русским в конце 30-х годов тоже было туго с работой.
Стоял военный гарнизон, пограничная застава, полиция и жандармерия. Улицы были освещены электричеством и почти на каждом перекрестке ночью стоял постовой (граница). Драк и краж (особенно в чиновничьей части города (почти не было, зато через Днестр все время люди переходили границу. Из Румынии бежали юноши, не желающие служить в румынской армии, а также подпольщики-коммунисты, которых преследовала полиция. Все они исчезли. Кроме того, через Днестр шел поток всяких «информаторов» и разведчиков. В городе были агенты румынской разведки, но и польской, английской и других стран, от них ходили на ту «сторону» информаторы. Из Советского Союза также переходили Днестр беженцы, но редко. Их сразу сажали в тюрьму, а потом отпускали на волю, т.к. в основном они имели родичей в Бессарабии и доказывали свою лояльность. В дальнейшем никто их не притеснял, но таких было немного.
Напротив города Сорок через Днестр было село Цекиновка. В конце двадцатых или начале тридцатых годов ее жители исчезли, зато ежедневно играл духовой оркестр и мы на нашей террасе танцевали под его музыку. К концу 30-х годов Цекиновка опять начала заселяться и на ее окраине появилась пара больших зданий типа колхозных усадеб.
В конце 30-х годов вдоль всей Цекиновки на самом берегу Днестра был выстроен большой каменный забор с амбразурами, видимо военного значения, теперь он исчез.
В Сороках вероятно было тысяч 30 жителей самых разных национальностей. Приезжие чиновники и молодые учителя были в основном румынами. Коренные жители, старые чиновники и учителя были молдаване, русские и украинцы (мало), поляки (был костел), были обрусевшие и обрумыненные греки, французы, немцы, армяне, итальянцы, цыгане. Очень большую часть населения составляли евреи, занимавшиеся торговлей. Немногие имели крупные магазины, мельницы и заводики, часть была мастеровыми (сапожники, потрные), а большинство имело несчетное количество мелких лавчонок. Еврейская община имела больницу, синагогу, благотворительное общество, библиотеку на всех языках и среднюю школу (закрытую, также как и русская гимназия, в конце 20-х годов).
Основной разговорной речью был русский язык, но к 40-м годам стал преобладать румынский, т.к. он был государственным, на котором преподавалось в школах, служилось в церквях и говорилось в учреждениях. Вэтих местах употребление русского языка было даже запрещено, особенно в школах. Молодое поколение из русских семей (мое) дома говорило по-русски, но училось по-румынски. Оба языка были как родные.

ПРИСЛУГА

В городе Сороки в доме до середины тридцатых годов было по 2 прислуги – горничная и кухарка. Возле кухни у них была маленькая отдельная комнатка. Получали они месячную зарплату деньгами и по праздникам – подарки 9на платье или туфли). Рабочий день был не ограничен. Сделал свое дело – отдыхай, пришли вечером гости к хозяевам – обслуживай. Надо пойти в город – отпросись. Никто не имел прва их оижать, ругать (особенно дети). За провинности отчитывала мама, но вежливо, по-семейному. К концу 30-х оставалась в Сороках одна работница по совместительству с большой зарплатой. Жила в городе весь год.
В Дубне прислугой были молодые девчата – молдаванки и украинки лет по 18-20. Летом – по двое, зимой – одна. Работали на тех же условиях. Мы, дети, с ними всегда были дружны и никогда на них не «фыркали». Так, пожалуй, было во многих домах.

(СЕМЬЯ)

Семья наша состояла из мамы, дедушки (1857 г.р.), брата Дани (1912 г.р.) и меня (1918 г.р.). Брат Даня родился 27 сентября в Киеве, там же был крещен. Я родилась тоже в Киеве в 1918 г., 20 июля (по ст. стилю). Крещена в Мариинско-Благовещенской церкви (ныне ее нет, по улице Саксаганского).
Через несколько лет после смерти отца у нас появился неофициальный отчим. Это был Сергей Васильевич Мелеги, сын помещиков из Радулян, юрист (учился в Москве) по образованию. Красивый, но хромой (полиомелит) на одну ногу. Видимо мать, будучи тоже инвалидом (прогрессирующая глухота), избрала его среди многочисленных претендентов на богатую вдову по многим причинам. Был он высококультурным человеком, хорошо играл на рояле, очень спокойного нрава и очень любил мать. По своим воззрениям был чистый монархист, из порядочных и честных. Более порядочного человека я в жизни не встречала. Прожил он с матерью более 40 лет, но официальным ее мужем стал только после начала Великой Отечественной войны. Ранее мать не оформляла брака с ним, т.к. при этом теряла право на опекунство над нами и над имуществом. Сергей Васильевич жил в местечке Флорешты, недалеко от Сорок, где имел свою адвокатскую «контору». Хотя был он чистокровным молдаванином, но язык знал плохо, говорил с акцентом, поэтому зараьатывал очень мало, а свою долю земли (20 га) продал давно. У нас он жил больше летом и иногда замой – на Рожд(ество) и Пасх(у). Был беден, но независим. Все соседи относились с большим уважением к неофициальному браку матери, т.к. оба были очень порядочными и уважаемыми людьми. Чем больше мы, дети, вырастали, а родители старели, тем дольше Сережа (или Зёзя) жил у нас. В наше воспитание он никогда не вмешивался, никаких замечаний нам не делал. В молодости с мамой вел разговоры по-французски (дабы дети не понимали), но с нашей учебой это закончилось. У него было ½ уезда родичей среди мелкопоместных помещиков, к некоторым из них мы ездили в гости и они к нам. Все они были довольно бедные.
В начале Великой Отечественной войны, когда мы (я и брат, жившие в Кишиневе) эвакуировались, мама (53 года, глухая), Дедик (84 года) и Сережа (хромой) пытались уехать на восток, перешли Днестр в село Цекиновку, но там их нагнали румыны и вернули в Сороки. Мать очень преследовали из-за нас, ее детей, таскали в сигуранцу, и все знакомые отреклись от нее. Тогда Сережа с ней повенчался и стал официальным мужем и мать стали меньше терзать. Когда румыны стали отступать в конце войны и все Сережины родичи (мать, брат, сестра и др.) уехали в Румынию, тогда и Сережа с мамой и Дедиком уехали туда же. Жили в селе Домнешть, уезде Мусчен. Очень бедствовали, т.к. были уже пожилыми, мать перебивалась огородами, уроками языков и даже гаданием. Дед был очень стар, умер там от недоедания и склероза в 1946 году и там же похоронен, мать в 1960 году перехала ко мне, а Сережа умер тоже там. Мама умерла в 1981 году, 93-х лет, прожив у меня в Черновцах 21 год и вырастив внука Даню.
Самым главнм человеком, который меня растил, была няна Горпина (Агрипина Федоровна Черната), которая пришла к нам служанкой «в одной рубашке» еще при отце. Была сначала младшей горничной, потом старшей, потом кухаркой. Очень умная (хотя вначале была неграмотная украинка), к детям очень добрая, мамина советчица в лихую годину. Вышла замуж в конце 20-х или начале 30-х годов. Скопила на службе приданное, корову и денег. Купила в пригороде Сорок «хатку», которую потом перестроила в каменный дом. Муж был молдаванин, дочь Лидия Васильевна стала врачом. Горпина и ее муж умерли к 1986 (?) году, а Лида умерла через год (?) от ожогов. Я к ним часто ездила после войны и они ко мне. Были как родные.

ДЕТСТВО. СОРОКИ
Жили мы по ½ года в Дубно лето) и в Сороках (зиму). До того как я пошла в школу, у меня были гувернантки. Первая была горбатенькая прибалтийка «бабушка Элли». Умерла она еще в старой гостинице (значит, где-то когда мне было 2-3 года) и я это событие помню. Первым языком, которому она меня научила, был немецкий и который я впоследствии совершенно забыла. Потом было еще две гувернантки: русская девушка из эмигранток, Ната и местная полька Анна Афанасьевна. В эту пору я часто ездила гостить (с гувернантками) к дочери одних из папиных друзей, армянам Аксентовичам. Все эти армяне были ополячены, католики. Жили они очень шикарно, имели спиртзавод и имения, их дочь Аллочка - тоже при гувернантке, немке из Черновиц. Впоследствии они тоже разорились и жили в Кишиневе. Аллочка, не получив никакого государственного (гимназия) образования, стала гидом и судьба ее мне неизвестна. Все это было в 20-тые годы. В 8 лет я пошла во 2-ой класс начальной румынской 4-х классной школы (обязательную для всех, бесплатную), где вначале директриссой была Сережина тетка, а потом – Лорина мама, Мария Федоровна Машкевич. Все дети при встрече с ней целовали ей ручку.
В каждом классе была своя учительница, и я их всех помню. Второй класс был для меня ужасным. Я, хотя умели читать и писать, но совершенно не умела (не знала как) надо учить и готовить уроки. Все это было для меня было очень трагично, а дома мне никто не помогал, т.к. мама была занята хозяйством, а дед своими больными. Выручали подружки, в основном прилежные и милосердные еврейки. Третий класс я уже окончила первой ученицей и также четвертый. В классах учились девочки (учение было разделено по полам, как в начальных, так и в средних классах гимназий) самых разных слоев населения, без всякой социальной или национальной дискриминации. Учили арифметике, грамматике, румынскому языку, истории6 географии и Закону Божьему, который преподавал священник Давид.
В школу я ходила сама, она находилась за 3 квартала от нашего дома в другом конце нашей улицы. В школе было 4 класса. Там же6 через дорогу, находилась женская гимназия (пстроенная тем же Олейниковым до революции). Гимназия именовалась им. Принцессы Руксанды (румынской). При поступлении в гимназию нужно было сдавать вступительные экзамен. Кто не поступал в гимназию, мог доучиться в начальной школе до 7-го класса или поступить в профессиональную женскую школу (мастеров шитья), которая не имела прав гимназии, т.е. права поступления в ВУЗ.
В гимназии было 8 классов (одно время 7, потом опять 8). Программа очень четкая и почти не меняющаяся, как в женских, так и в мужских гимназиях. Первые четыре класса назывались курсом низшим, вторые – курсом высшим, между ними сдавался экзамен копачетатя (способности). Изучались: математика – вплоть до элементов высшей математики), физика, химия, естественная история, история, география, румынский язык и литература, латынь (с 3-го класса), французский6 немецкий (с 5-го класса), два года – греческий, Закон Божий (все 8 лет), логика, философия и психология – по году. Еще было рисование, музыка, физкультура, домоводство, кройка и шитье. Уроков было по 4-5 и 6 в день.
После окончания гимназии сдавался экзамен «бакалавр» (приезжей комиссии), который давал право на вступление в ВУЗ. Этот экзамен был очень строг, в последние годы перед войной, был фильтром по национальным и политическим критериям. Был подкупен (брали взятки) даже в последние годы. Некоторые сдавали его по 9 раз, а потом был закон, что, если не сдал 3 раза, в ВУЗ уже поступать нельзя. Оценки везде были 10-ти бальные.
Система образования была очень строгая, но справедливая, по «блату» отметки не получал никто. За малейшие провинности следовало наказание (выговор, отсидка – час после уроков), удаление из класса, снижение оценки по поведению). Правда, уровень дисциплины был настолько высок, что особенно строгие наказания были очень редки, особенно в старших классах. Отсюда и довольно хороший уровень знаний. В конце года выводились средние оценки из четвертных (3 четверти) и давалась оценка I, II и III ученик, второгодники и с передержками по 1-2 предметам (экзамен осенью). Весной сдавались выпускные классные экзамены в младших классах – меньшее количество, в больших – большее.
В каждой гимназии был педсовет (кроме директора), бухгалтерия, врач, педагоги, воспитатели. В классах было по 25-30 учеников.
Такой же порядок был в мужских гимназиях. Их было две. Классическая гимназия «Ксенопол» и техническое училище. В первой программа была такая же, а в техническом больше учили физику, химию, математику, черчение и др. Прикладные науки. Зато не было латыни и греческого.
В мужских были в основном преподаватели мужчины, в женских – женщины (кроме священника).
Все учителя в гимназии имели высшее образование. В начале карьеры они назывались «заместители», потом, после сдачи экзаменов, «постоянными» и их никто не мог снять с работы. Вообще перемещения учителей были редки. Но те учителя из бессарабцев (имевших часто русское образование) понемногу вытеснялись и заменялись румынами. Кроме учителей, были классные дамы (или педагоги), следившие за поведением учеников. Была обязательная форма и номер, пришитый на рукаве.
Запрещалась завивка волос, косметика, драгоценности (кроме часов). Шелковые чулки и каблуки разрешали только в последних двух классах. На волосах носили сетку. Шляпа и пальто тоже форменные. Все – черного цвета. У мальчиков – защитная.
Запрещалось говорить на каком-либо языке (русском, еврейском), кроме румынского. По воскресеньям ходили в гимназическую церковь (обязательно), где и говели, и причащались (на Пасху). К нам в церковь приводили иногда мужскую гимназию (она была через дорогу) (то-то было интересно!). Пел хор, продавали свечки и тут же передавали записки. Ходить с мальчиками по улице, без формы и после сумерек было строго запрещено, за это увольняли из школы на определенный срок. Увольняли и за другие прегрешения, а за особенно тяжелые (политические и др.) выгоняли с волчьим билетом, после чего человек учиться нигде не мог. При мне не помню такого случая. Раз в неделю водили в городское кино «Одеон», днем. В кино ходили всей гимназией, строем, с педагогом во главе. Вечером – только с родителями. Рядом с гимназией был городской парк. Гулять гимназистам там не рекомендовалось (только проходить), также и по главной улице. Конечно, все эти строгости потихоньку нарушались, но не очень. Нередки были случаи, когда директриса брала на переменке какую-либо подозрительную ученицу и мыла под краном голову (в гимназии был водопровод), дабы установить, накрашена она или завита.
При гимназии было общежитие (интернат), где жили иногородние ученицы. Самые неимущие получали стипендию или их освобождали от платы за учение (гимназии были платные). В основном это были дети священников, сельских учителей и зажиточных крестьян (мало). Часть учениц жили на квартирах в городе. Эти квартиры находились под наблюдением и с разрешения гимназии. Уборщики (сторожа) были 3 мужчины (Роман, Степан и Петро), они же зимой топили центральное отопление.
В двадцатые годы для мальчиков была военизированная школьная организация бойскаутов. Они маршировали, учились дисциплине, носили форму. Потом она захирела. К концу 30- годов, когда началась фашизация Румынии, в школах появилась, как часть предмета физкультуры, организация «Стража церий» (Стража страны»). Руководили ею учителя физкультуры, это была фашистская закамуфлированная организация типа немецкой. Были свои формы, значки, свои приветствия, марши, упражнения, но явной идеологической пропаганды еще не было. Это было во всех гимназиях, для всех учеников.
Наши две гимназии готовили молодежь к поступлению в ВУЗы, никакой специальности не давали. Окончившие училище могли идти в ВУЗ или работать средними техниками. Другие две школы не давали права поступления в ВУЗ, но давали специальность. Так, «нормальная школа» («школа нормалэ») готовила сельских учителей начальных классов школ. А женская профессиональная школа – портних, закройщиц, рукодельниц.

НАВОДНЕНИЕ

Одним из интересных событий в городе был весенний ледоход на Днестре. Картина была впечатляющая, когда лед трогался с пушечными выстрелами, огромные льдины шли вниз по течению, вставая на дыбы и скрежеща. В 1932 году ниже города образовался ледяной затор и ½ города Сорок и село Цекиновка были залиты водой. Наш дом был залит выше крыши. Мы успели уйти (я, Дедик, прислуга; Даня (был в) Бухаресте, мама – (в) Дубно). Большинство домов было снесено, т.к. они строились из необожженного кирпича (лампач) или из клейды (опока, днестровский камень). В нашем доме вода стояла 3 суток. Все внутренние стены обрушились. Вся мебель, ковры и т.д. размокли и были покрыты толстым слоем ила. Мама приехала из Дубно верхом. Были пожары и жертвы. Все было очень страшно. Потом город (и мы) начали понемногу восстанавливаться, отмываться. Многое погибло безвозвратно: библиотека, альбомы, труды Дедика, не говоря о вещах. Ночевали у друга Дани Котика Костина, на горе. Потом я жила у Горпины на Бужеровке. Дом отстроили полностью года через 3-4. Такое же наводнение было во время Великой Отечественной войны, оно было меньше.

КУЛЬТУРНАЯ И СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ

В городе был один кинотеатр «Одеон», частный, где крутили в основном американские фильмы и редко немецкие и франц(узские). В 20-х годах это были немые фильмы, много мелодрам и комедий (Чарли Чаплин). Крутил вручную ачхоточный механик Бобка, иногда он крутил быстро, иногда – медленно, было по 3-4 антракта. Ждали именитых зрителей. Потом, со звуковым кино, все механизировалось и приобрело более коммерческий характер. Изредка приезжали бродячие цирки и музыканты. Своего театра не было и они выступали на сцене «Одеона». В конце 20-- - 30-е годы приезжал хор казаков Жарова и Кострюкова и остатчки эмигрировавшего Художественного театра русского. На их спектаклях и концертах все рыдали, устраивали им банкеты. Было много своих музыкантов, особенно среди евреев, окончивших за границей и живших на частные уроки музыки. В домах устраивались концерты любительские (многие интеллигенты и помещики были музыкально образованы).
В городе был так называемы клуб. Его содержал еврей Гительмахер. Там были залы, куда приходили играть в краты, в шахматы, на бильярде, поужинать и посудачить – в основном зимой – помещики и интеллигенция. В 30-е годы клуб захирел. Была городская и еврейская библиотека, последняя очень богатая, с большим набором русских книг. Там мы брали как классику, так и советских писателей (и белоэмигрантских), издававшихся за рубежом, а также зарубежных писателей. В каждом доме были библиотечки. Было много журналов и газет разных толков. В продаже были, в основном, румынские издания. Можно было выписать русские газеты из Франции, французские и др. заграничные издания. Литературные и специальные. Мы выписывали и покупали эти издания в большом количестве.
В городе были благотворительные общества. Самое большое и богатое было при еврейской общине. У них была гимназия (закрытая в конце 20-х), библиотека, больница и общество «Капля молока» в помощь бедным детям и семьям. Православное благотворительное общество возглавляли «благотворительные дамы» из видных семей. Возглавляла их Весина мама Ольга Харлампиевна Вырново, дама весьма благочестивая и противная (Черкез Всеволод Аркадьевич, врач, видный деятель подпольной Румынской коммунистической партии, второй муж жены Д.П. Яневского Тамары (Мары) Пагис. Умер и похоронен в г. Бендеры.- Д.Я.). Какой была их деятельность – не знаю. Перд 40-м годом они начали строить новую церковь на главной площади, да так и не достроили. Церквей было 2 в городе и одна в пригороде Бужеровка, 2 синагоги, 1 костел. Сект не было. В уезде было село кацап(ов) старообрядцев, а также украинские села (мало).
Кроме работы, дел и службы интеллигенция занималась игрой в карты (бридж, винт, преферанс, покер), шахматы, табле (нарды), шашки. На главной улице, по которой гулял «весь свет», была кофейня, где также играли в шахматы, шашки, нарды. Ходили друг к другу в гости очень часто, справляли именины и праздники, на которых ели, пили и спорили по культурным и политическим вопросам до хрипоты.
Вообще политическая жизнь была очень активной, т.к. Румыния была монархия с многопартийной системой. Был премьер-министр, министры, парламент (камера и сенат), депутаты. На местах управляли уездом префекты и городские головы (уезд и город), которые менялись при перемене правительства, что происходило весьма часто. А также очередные депутаты имели большой вес (так в тексте.- Д.Я.).
Главными партиями были либералы (консервативные демократы) и «царанисты» или крестьянская партия (более левые демократы). Правее либералов были «кузисты» (правые монархисты с националистическим уклоном) и еще правее – «Железная гвардия» (фашисты) (в начале и почти до войны – подпольная), которая из ничтожных групп босяков выросла до правящей партии во время Великой Отечественной войны. Она была аналогична немецкому и итальянскому фашизму.
Лидером либералов был Братиану, царанистов – Ю. Манию, кузистов – И. Куза, радикал-царанистов – К. Стере, «Железной гвардии» - Зеля Кодряну. Кроме этих партий, периодически образовывались и другие, более мелкие, которые существовали различное время, иногда сливались с более сильными, особенно во время выборов, дабы получить и свой кусок пирога, если побеждали на выборах. Выборные кампании были очень бурные и демагогичные, обещали рай земной, на собраниях, особенно в селах, доходило до драк. Потом все утихомиривалось до сл(едующих) выборов.
Все эти партии яростно боролись с коммунистами. Левее крестьянской партии была «радикально-крестьянская партия», нечто вроде крестьянских социал-демократов. Многие ее члены были одновременно подпольными коммунистами. Коммунистическая партия была подпольной и в провинциях малочисленной. Вся интеллигенция принадлежала к какой-либо из этих партий и часто переходила из одной в другую, особенно чиновники при приходе к власти одной из них. Споры были отчаянные и даже ссоры, но они не мешали ходить друг к другу в гости. Все эти споры обострились к сороковым годам, когда Румыния в общем-то шла по пути фашизма. Перед каждыми выборами были митинги и выступления, не раз кончавшиеся драками (особенно в селах). За порядком в этом случае следили жандармы. Часть избранных депутатов были порядочными людьми, но и они ставили «своих» людей на всякие должности, а некоторые (особенно либералы) были довольно продажные и при имеющейся безработице продавали должности. И, хотя все об этом знали, депутат был всегда среди «сливок» общества. В целом все придерживались показных правил морали и поведения.
В городе был один публичный дом, куда бегали и старшеклассники-гимназисты. Находился он в еврейском квартале, возле крепости. Для более избранной публики (холостых юристов, офицеров) были дамы легкого поведения (несколько, 2-3), в основном они были содержанками, очень хорошенькие, хорошо одетые и гуляли по улицам «сами по себе».
Саму «крамольную» часть населения составляли студенты. Были они из разных слоев населения и с разными мировоззрениями, зачастую совсем противоположные как по национальности, так и по происхождению. Одни были трудяги, другие – лодыри и прожигатели жизни. В них, как в калейдоскопе, отражалась жизнь всей страны. Учились они в Бухаресте, Яссах, меньше – в Клуже, Черновцах и Кишиневе – на разных факультетах. Большее число составляли мужчины – примерно 2/3.

ДОМ В СОРОКАХ

В Сороках у нас всегда сдавалась одна комната со столом. Вначале в ней зимой жили мамины друзья помещики Богасевичи, потом Саша Горгос из стойкан (юрист), потом судья, потом агроном. Одна комната была Дедикиным кабинетом, там он и спал на диване. Из оставшихся трех комнат одна была мамина, одна моя (иногда у меня жили какая-нибудь одноклассница) и одна большая общая столова, где все собирались за столом. Там же стоял рояль, на котором играл Сережа и другие. Потом купили радиоприемник. Все праздники и наши вечеринки происходили в этой столовой.
Обслуживали дом горничная и кухарка. Когда мы стаи оба студентами, осталась только одна работница, она жила в доме круглый год и когда мы были в Дубно, обслуживала Дедика (если он оставался в Сороках). За все годы у нас поменялось после Горпины всего несколько человек. Зимой иногда держали в городе пару лошадей и кучера для подвоза воды, выезда в город и на прогулки на санях. Ранней осень и поздней весной купались в Днестре, где пропадали целыми днями сами и с друзьями. Плавать можно было только до середины Днестра, если заплывали дальше, пограничники стреляли из винтовок.

КОРОЛЬ
За мое время было 3 короля из семейства Гогенцоллернов. Они были приглашены, когда образовалось самостоятельное Рум(ынское) государство. Румыны пригласили «чужого» короля, т.к. «свои» князья невероятно грызлись между собой. Первым был Карл I (жена была писательницей Кармен Сильва). Он был бездетным и после него королем стал его племянник Фердинанд I, умерший в конце 20-х от рака. Его жена, королева Мария, была английской принцессой, красавица и распутная, при английском дворе ее не принимали. У нее было много детей (причем от разных отцов): Елена, ставшая греческой королевой, Мария – югославской, Карол – румынский король, Николай – женился не на прицессе, для чего отрекся от своих прав и Мариора (?), вышедшая замуж за эрцгерцога Отто Габсбургского, прямого наследника австро-венгерского престола (несуществующего).
Карл был женат на Елене, греческой прицессе, от которой был сын Михаил (который) подписал мир в В(еликую) О(течественную) в(ойну). Потом Карл с Еленой развелся и жил с м-м Лупеску, с которой уехал после отречения. Из-за политических распрей Карл отрекался от престола, одно время жил за границей, королем был малолетний Михай, потом Карл вернулся и царствовал до Антонеску. Был он довольно волевой, но придерживался парламентаризма. Для сына (Михая) создал класс из 10 мальчиков разных слоев. Михай очень походил на Романовых (через английский двор), был спортсмен, после отречения жил в Швейцарии.