Евфросиния Керсновская – Лидии Ройтер
4 января 1967 года

Дорогая Лидия Эразмовна!
От Вас так давно не было «ни бум-бум», что я уж и не знала, что думать. Думала, что, может, Вы с Леонидом Андреевичем – в Москве (Марья Ал. Вас там видела как-то). Я очень рада, что Леонид Андреевич полностью поправился только не следует забывать, что ученые пока что не научились делать искусственное сердце, которое можно было бы так же легко и удобно засовывать, как искусственные зубы, и поэтому приходится беречь то, что есть. У нас с Вами, очевидно, разное толкование слова «покой», «отдых». «Работа» Урванцева как раз и есть «отдых» – деятельный отдых я подразумеваю. Ему не за что нести ответственности и никакие неприятности, в случае промаха или просчета его подчиненных, ему не угрожают! Знай – разъезжай по командировкам, выступай на банкетах и вообще – «пожинай лавры» (далеко не всегда – заслуженные). Он теперь – «старший из поваров»; если соус или крем не удастся, виноват будет поваренок, который этот соус размешивал, а если соус будет удачным, то заслуга принадлежит повару, составившему рецепт соуса. Все «маститые знаменитости» действуют по этому принципу… и живут до ста лет. Перемена обстановки и богатство впечатлений, сопровождающие эти «триумфальные» командировки – не утомляют и доставляют удовлетворение. А это и есть «эликсир долголетия».
Но я сомневаюсь, чтобы те заботы и постоянное напряжение, которые неизбежны в строительстве (так как строительство – это хроническое «узкое место»), были самыми подходящими компонентами для этого «эликсира».
Я не говорю, что работать не волнуясь, или волноваться, не нанося вреда своему здоровью – никому и никогда не удавалось, и даже могу допустить, что Леонид Андреевич изобрел тот «философский камень», который помог успешно разрешить этот ребус.
Однако я знаю одно: все лучше всего удается, когда происходит своевременно. И поздние браки бывают счастливыми, но… жениться и тем более производить потомство лучше смолоду; можно, освоив грамоту, когда обычно учение уже заканчивают, все же стать образованным, даже – гениальным ученым, но… лучше учиться с детства. Даже… умереть надо вовремя… хотя можно иногда дожить и до ста пятидесяти лет, сохранив «вкус к жизни». Поэтому мне кажется вполне естественным, что, хотя работать можно и «на износ», но все же куда лучше вовремя снять с загривка шлею… пока еще «есть вкус» к тому, чтобы, заменив шлею рюкзаком, побродить по тем местам, которые, из-за отсутствия досуга, не было возможности посетить; посмотреть, насладиться, а также – заснять то, чего иначе никогда и не увидишь.
У Вас в Норильске проживает (и работает, несмотря на далеко за-пенсионный возраст) врач Александра Ивановна Слепцова. Нынешним летом она отдыхала в Кисловодске и заезжала ко мне. У нея уже подрастает внук, и, хотя самой бабушке уже под семьдесят (выглядит она – едва ли на пятьдесят!), она еще на «отдых» не собирается… и я с ней вполне согласна! Работа у нея – где-то в САНО – как говорится, «не бей лежачего»; зато ежегодно она покупает заграничную путевку. По «туристической морской» путевке объехала Средиземное море; ездила в Румынию, Болгарию, Чехию, Турцию, Бельгию, Кубу, Канаду, Мексику. Ради того, чтобы иметь эту возможность, она и «держится за Норильск». Когда же она выйдет на пенсию – тогда поездит внутри страны – на Дальний Восток и Камчатку, на Урал, на Байкал, и вообще куда захочется. Плохо, что, кроме немецкого, она языков не знает. Не хватает, положим, и знания… истории. Она меня насмешила, утверждая, что Истамбулский Большой Рынок… был рассчитан на пятьдесят тысяч лошадей! Разумеется, гиду было неудобно говорить, что все богатство Истамбула происходило в результате торговли невольниками: туда сгоняли весь «яссак» из Венгрии, Крыма и Смирны. Что поделаешь? История повторяется, и норильский «гид» тоже не стал бы распространяться о том «яссаке», который – из Соловков и Красноярска – везли в баржах.
Очень хорошо было бы и Вам с Леонидом Андреевичем съездить для начала хотя бы в Чехию. Если же летом Леонид Андреевич будет в Кисловодске, то я бы Вам предложила, все же, маленькую прогулку по столь полюбившемуся мне Кавказу. В Домбай, а оттуда через Клухор – в Сухум, а затем, за сорок пять минут – в Минводы. Горы надо обязательно повидать, а увидавши – полюбить. А «видеть» лучше всего… ногами: только то, что прошел пешком – то как следует видишь!
В свободное время я читаю. Не могу похвастать, что читаю что-нибудь стоящее. Выбирать – не из чего, и читаю я все, что попадет. Путешествия по Перу, Боливии, Чили, Бразилии. Теперь у меня книга Нерлиха «…а Ганг течет дальше». Но нередко бывает, что мой непритязательный литературный аппетит и могучее книжное пищеварение все же не выдерживают. Не приходится удивляться, что иногда люди читающие оказываются еще глупее нечитающих. Нечитающий – может обладать довольно ясным, хоть и ограниченным кругозором, но тот, кто поглощает всю ту кровавую блевотину, что на все лады принято смаковать под видом литературы – от того не приходится ждать чего-нибудь ясного, чистого, логичного.
У Мовсесянов я бываю каждый раз, когда приезжаю в Пятигорск. Не скажу, что очень часто, но – разов пять-шесть в год. Стараюсь, чтобы это было в воскресенье, чтобы застать там и Катю. Вот уж кого мне на самом деле жалко! Очень она приятная, по-настоящему хорошая, неглупая женщина… (…)
Следовало бы что-нибудь написать о моем житье-бытье, но тут хвалиться нечем. Пока я еще у себя – то куда ни шло: никто мне не мешает, и я – никому. Вожусь со своими цветами – копаю, сажаю, прививаю – и это доставляет мне, кроме удовольствия, возможность поработать физически, и разумеется – спать в саду. Я уже так к этому привыкла, что если даже только подумаю о том, чтобы спать в комнате, то у меня сразу голова разболится! Под моим «медведем» хоть в сорокаградусный мороз не холодно. А у нас обычно ниже минус пятнадцати – большая редкость. Если ниже минус двадцати, то нос мерзнет. Вот когда снег, то щекочет лицо, но, к сожалению, снег у нас – большая редкость.
Рисовать я совсем бросила. Никак не могу приспособиться рисовать с очками: глянешь вдаль – вблизи не видно; хорошо вблизи – так вдали все «заплывает». Жаль, но что поделаешь?
В кино хожу редко. И то – если картина хорошая… что довольно-таки редко бывает. Последняя хорошая картина – «Гром небесный». Ну, тут ошибиться было невозможно: имя Жана Гобена – лучшая гарантия. Хорошо снят «Тропы джунглей» – наш, но снят в Китае… разумеется – до «культурной революции» (теперь, пожалуй, все те обезьяны уже занялись изучением «мышления великого Мао»). Кстати – о Мао.
Я всегда считала, что Энгельс – умнее или, во всяком случае, логичней Маркса. Он сам себе не противоречит. И, кроме того, я с ним вполне согласна, когда он утверждает, что наука, которую обязательно нужно изучать, Наука с большой буквы – это история. Правда, историю еще легче фальсифицировать, чем сливочное масло и, поскольку мы уж давно привыкли подкрашенный маргарин считать сливочным маслом, то тут… и Энгельс не поможет разобраться. И все же, когда лет десять-двенадцать тому назад хвалили тот «такт и мудрость, с каким китайцы сумели привлечь к полезному, созидательному труду всех граждан доброй воли», я, анализируя некоторые исторические аналогии, полагала, что момент перемены курса – неизбежен.
Ну ладно: шут с ними! Пора ложиться спать… чего и Вам желаю. Как там у Вас: солнце еще, наверное, не всходит, но «день» (в кавычках) уже прибавляется? Брр! Вот паскудство!
Когда Дантону предложили спастись бегством, он сказал: «…нельзя унести с собой на своих подметках Париж…» Норильчанам, очевидно, пришлось бы к своим подметкам приклеить еще больше… Вот и предпочитают жить без солнца. Маргарин – считать маслом, а тундру – природой. Разрешите с Вами не согласиться! И все же пожелать Вам с Леонидом Андреевичем всего доброго.

Е. Керсновская


Евфросиния Керсновская – Лидии Ройтер
2 февраля 1967 года

Дорогая Лидия Эразмовна!
Разговор – это одно, а переписка – совсем другое! И не только оттого, что писать – процесс куда более трудоемкий, и даже не только оттого, что «слово – воробей» и так далее (хотя есть специалисты, умеющие довольно ловко ловить воробьев… и, еще легче – болтливых сорок и тех ворон, что в упоении своим красноречием слишком доверчиво разевают свое воронье горло), а «написанного пером – не вырубишь и топором», а есть еще одно, но довольно серьезное препятствие: между письмами – слишком большие интервалы и «теряется нить» диалога.
Впрочем, говорят, что для шотландцев это – не проблема и, как доказательство, приводят следующий случай. Эндрю говорит Джимми: «У Сэнди – пренеприятная теща», после чего они расстаются, и, встретившись через два года, Джимми отвечает: «Да, она зла и сварлива». Мы – не шотландцы; во всяком случае, я, так как даже имея законное право носить юбку, все же предпочитаю – штаны. Но наша с Вами переписка имеет вполне «шотландский» характер, хотя, признаюсь: не всегда легко «связать порванную нить».
Что касается здоровья Л.А., то я всегда была уверена, что оно у него вполне восстановится и совсем не оттого, что «…о нем заботятся врачи…» – видит Бог: об этом племени «помощников смерти» я не слишком высокого мнения – а просто «здоровый дух» и «здоровое тело» – всегда попутчики на жизненном пути, а душа у Л.А. – вполне здоровая. Беда лишь в том, что кроме «души» и «тела», шествующих рядом, есть еще – «нервная система», которая – то виснет, у одного, на шее, то – путается, у другого, в ногах, от чего можно порой потерять равновесие… А ведь – не всегда успеваешь в нужном месте «подстелить соломку»!
Об Урванцеве мне трудно продолжать диспут: его жизнь – это своего рода кинофильм, а в кино даже то, что видишь глазами – не всегда соответствует истине. Укажу на простой пример: Вы засняли человека, соскочившего с крыши (что может сделать любой, особенно если – на песочек!), а затем пустили пленку «обратным ходом», и тогда остается только ахать от удивления!
Всех «трюков» – не перечесть! И все они применяются, когда это касается прошлого… отнюдь не одного только Урванцева. Если я цитировала Энгельса, утверждавшего, что история – это настоящая НАУКА с большой буквы, потому что она призвана прояснять разум человеческий, то я (и, еще задолго до меня – сам Энгельс) имею в виду – не «трюковую», на манер кинопленки, историю. Я согласна, что этого трудно достичь. Самый простой рецепт нам оставили те цари, которые, в старину, не блистали грамотностью: каждое полученное ими письмо им читали вслух два монаха – один корректировал другого. Для того же, чтобы набор фактов – настоящих или лживых – стал историей, надо сопоставить точку зрения разных людей (сообществ, народов), смотрящих на то или иное событие под разными углами зрения и, кроме того, необходимо, чтобы каждое событие «сфотографированное» таким способом, прошло еще и «проверку временем». Сошлюсь на… дедушку Крылова. Мужик бросает овес в землю. Лошадь говорит: «Дурак. Дал бы этот овес мне…» А для того, чтобы сделать окончательный вывод, приходится – или подождать до осени, или… сослаться на аналогичный прецедент.
Ваши чехи побывали в Норильске. О чем они говорили, вернувшись домой – я не знаю, но я слышала очень благожелательное выступление Канадского министра недр и богатств северных районов Канады, который – первый из компетентных иностранцев – побывал в Магадане, Колыме и осмотрел, по его словам, все до Мурманска. Он говорил с большим восторгом, но – объективно. Лишь, резюмируя, сказал: «…все можно понять; одно остается необъяснимым: каким путем удалось навербовать такое количество энтузиастов, пожелавших, ценою своей жизни, освоить эти баснословные богатства?» Истории, чтобы на этот вопрос ответить, придется «почухаться»…
Впрочем, при всем желании быть объективным, любой вопрос можно рассматривать, по меньшей мере, с двух сторон: с освещенной – и с теневой… поскольку бестеневые лампы применяются лишь в медицине (то есть как раз в той области, где легче всего «навести тень на ясный день»).
Таким вопросом, например, является вопрос о труде и отдыхе.
Если трудишься по своему желанию, выполняешь любимую работу и сознаешь, что приносишь пользу, служишь на благо человечеству, или, по меньшей мере, той его части, что тебе дорога, то этот труд – величайшее счастье в жизни человека… и то, при условии, что не ощущаешь на шее петлю, которая автоматически затянется, если ты споткнешься и если, к тому же, ты уверен, что рядом с тобой – друзья, неспособные на подлость и зависть. Если все это имеется, то что ж? Помогай Бог!
Бездеятельность – мучительное, граничащее с отчаянием, состояние! Я была полуживым скелетом и все же считала счастьем… вынести «парашу» и вымыть пол в нужнике, так как это было, все-таки, подобие деятельности.
Можно и, без всякого принуждения, по собственному желанию, «выхолостить» свою жизнь, сделать ее пустой, бесцельной, и – абсолютно «безвкусной». Этого достигли, например, Евстафьевы. Но они (вернее – Пьерушка) довольны. Однако есть многие, которые продолжают цепляться за работу – просто оттого, что за долгие годы они смирились с тем, что, кроме работы, в жизни у них ничего нет, и они боятся остаться в той пустоте, которую они сами в своей жизни создали. Евстафьев и ему подобные – меня возмущают. Ну, а «рабы своего рабства» – вызывают сожаление: это – птицы, которые боятся расправить крылья и покинуть клетку. Может быть, они правы? Ведь от бездействия крылья ослабли, появился страх перед высотой… Все это так. Но, пока еще не поздно, пока еще не развился склероз и не наступил анкилоз, можно попытаться помахать крыльями, и, если сроки не упущены, можно еще взмыть в вышину, полюбоваться солнцем и насладиться небом. В противном случае, сколько ни цепляйся за свой насест (или – кресло академика), этот насест кому-нибудь понадобится и… тогда уж придется ползти куда-нибудь в уголок, чтобы тебя не растоптали…
Да Вы на себя самое посмотрите. Вы – человек деятельный, энергичный, обладаете широким кругозором и большим диапазоном интересов, и вдобавок еще – художественным вкусом. Разве Вы испытываете чувство неполноценности от того, что Вам – не нужно в восемь часов утра садиться за пишущую машинку, отвечать на телефонные звонки, подшивать бумажки и так далее? Или же «получать директивы» сверху, передавать кому-то чьи-то распоряжения и говорить то, с чем Вы, быть может, не согласны?
А ведь людей умных, способных и талантливых, поглощенных, однако, «работой», в полезности которой можно усомниться, много, очень много.
Но, разумеется, в каждом случае нужен индивидуальный подход. Перед такой, актрисой, как Яблочкина, для которой и девяносто лет – не было помехой, можно лишь, до самой земли, склониться. Но ея область – искусство. А это – нечто совершенно иное…
Однако, если я уж затронула искусство, то и задержусь на этом вопросе.
Все виды искусства «хиреют», и раньше всех захирела и выродилась музыка. Если я стану брюзжать на эту тему, то измараю целую «общую» тетрадь… и не скажу ничего нового. Да Вы и сами знаете: у нас стыдятся своего художественного творчества (ведь, в угоду моде, Вы убрали со стен все Ваши – и, притом, очень хорошие, – рисунки), никто не станет «пробовать свои силы», а значит, не сделает и первого шага по пути искусства, не выявит, а, тем более, не разовьет своего таланта. С музыкой дело куда легче: достаточно самые немелодичные звуки сопровождать похотливыми кривляньями, чтобы стать композитором или, в крайнем случае, исполнителем. А певицы, например, даже стыдятся иметь красивый, хорошо поставленный голос и предпочитают шептать в микрофон, изредка переходя на хриплые выкрики и истерические взвизгивания.
Не минул этот «упадок» и самый молодой вид искусства – фотографию, которая может быть очень художественной. Напрасно Вы с Л.А. толчетесь в нерешительности и не выставляете свои фотографии! Я уверена, что они – настоящие художественные произведения, но я совсем не уверена, что немного погодя их кто-нибудь еще будет в состоянии оценить! Мусенькина тетка, Екатерина Иг. Прислала мне альбом румынской художественной фотографии. Чудесно исполненные, на «слоновой» бумаге – резкость, яркость – поразительны, но… очень много «погони за оригинальностью» и дани духу времени. То – снимок в каком-то неестественном ракурсе, какого в жизни не бывает, то – «кадры строительства» – сварка, трубы – снаружи, изнутри, сбоку, при разнообразном освещении – смотреть тошно! А ведь на свете так много красоты и без остова Химкомбината!
Ну, пожалуй, пора и кончать. Не коснулась я еще многих, поднятых Вами, вопросов – хотя бы, о Китае. Эх! Хотелось бы мне напомнить Кискину один из пунктов нашего разногласия, как раз в вопросе о Китае! Впрочем, такие остолопы лишены не только способности исторического анализа, но и элементарной памяти.
О кино – скажу лишь, что в «Шантеклере» теряется вся соль для тех, кто не понимает слов песен… а перевода нет. Те, кому я успела перевести – все предстало в другой окраске. А теперь – точка. Сердечный привет – Вам и Л.А.
Е.К.
Все же не утерпела, чтобы перед тем, как окончить письмо, не написать еще несколько слов – также «шотландский ответ» на Ваши слова о «детской болезни» и о том, что ея течение – нормально и Вас не удивляет. Привычку к той или иной болезни организм получает в наследство от многих поколений своих предшественников. Сифилис, который носит в Монголии повальный характер, для самих монголов вовсе не опасен, а в армии Карла Великого от неполового сифилиса умерло сразу 35000 человек: болезнь, тогда новая, была смертельной; в конце первой мировой войны среди французских африканских войск вспыхнула корь – обыкновенная «детская болезнь», для европейцев вовсе не опасная, поскольку в Южном полушарии она не была известна, то для негров она оказалась смертельной. Равно как для индейских племен бразильских джунглей наш насморк дает ту же смертность, что и холера. Т.ч. мы с той же меркой нельзя походить ни к медицине, ни – к политике.
Еще три года тому назад умный человек сказал, что то, что происходит в стране «великого Мао», напоминает айсберг: одна часть – на виду у всех, восемь – под водой; теперь же, когда хунвейбины замутили всю воду вокруг, а «деятели» всех мастей напустили туману в атмосферу, то разобраться в этом еще трудней. Ясно лишь одно: роль провокатора играет тот, кто заинтересован в отсутствии свидетелей (ведь, когда айсберг снизу подтаивает, он переворачивается) или, наоборот, хочет доказать, что Вьетнаму помогает только один Китай. А, если они этого добьются, то из подобного постулата можно вывести столько дедукций, что… Предвидеть трудно, во что все это выльется…
А пока что весь мир как бы находится в огромной «комнате смеха», кривые зеркала которой все до того извращают, что становится невозможным составить представление о настоящей «физиономии» событий, которые отображаются в целой веренице кривых зеркал.
Но только, что ни говори, а тут – не до смеха.
Ведь все человечество смеялось над кайзером, когда он говорил о «желтой опасности»; можно было смеяться, когда какие-то «ходи» заявляли, что им по закону полагается все до Байкала; затем – до Каспия и Урала; теперь же они пообещали навести порядок и на Красной Площади. Тут можно смеяться – прямо-таки, до слез…
А иногда приходит на ум, что все диктаторы подвержены гипнотизирующему влиянию Наполеона: ведь Наполеон, чтобы ликвидировать внутреннюю неразбериху Директории, которая не могла никак решить, на какой стул усесться, обратил внимание всей Франции на… Египет, и добился власти и порядка. Аналогии можно находить без конца… а письмо лучше на этом закончить.

Е.К.