<<  тетрадь 9, глава 48  >>

Хирургическое отделение в лицах

Кузнецову, главному хирургу, я была нужна как художник-иллюстратор. Он собирался писать монографию об оперативном лечении выпадения прямой кишки. Выпадение, вернее выворачивание, прямой кишки в момент дефекации и просто при любом напряжении, натуге – явление в лагерях весьма распространенное. Истощение, полное исчезновение жировой клетчатки, и все это при непомерно тяжелой физической работе, – причина этого явления. Кузнецов решил устранить этот дефект оперативным путем. Раньше это никому не приходило в голову. В этом и заключался его научный труд, который я снова должна была иллюстрировать, как это я уже делала, когда он – тоже оперативным путем – лечил энтериты, вырезая метрами участки воспаления тонкого кишечника.

Можно было не бояться, что «подопытных кроликов» не хватит. Он ходил на консультации по всем лаготделениям, узнавал через местных эскулапов, есть ли жалобы на «выпадения», и рекомендовал направлять таких больных (вернее было бы сказать – истощенных) в ЦБЛ. «Кроликам» обещали, что не придется больше пальцами, да еще на морозе, вправлять кишку, выворачивающуюся наподобие чулка!

«Кролики» валом валили! Доходяги были рады любой ценой попасть в больницу. Лежать, отдыхать, три раза в день получать питание и настоящий хлеб, а не лагерный суррогат – пусть же за все это блаженство доктор режет и шьет все, что ему угодно!

Поначалу и меня эта идея увлекла. Но вскоре я к ней охладела. Правда, кишка больше не могла вывернуться, но какой ценой? Ее подшивали к апоневрозу, то есть к «изнанке» позвоночника у основания копчика. Как-никак, это полостная операция. Иесть ли уверенность, что кишка не оторвется или, что куда страшнее, не порвется при запоре?

Еще хуже был второй способ: кисетный шов на анальное отверстие. Если рана инфицировалась и образовывался парапроктит, тогда Кузнецов переводил больного в гнойное отделение к другому врачу и больше не интересовался его судьбой. На какие мучения обрекал он доверившегося ему бедолагу?..

Хирургический корпус ЦБЛ занимал большое двухэтажное здание, и контакта с другими отделениями у нас вовсе не было. По-моему, это плохо. Особенно в том случае, когда старший хирург хоть и виртуоз ножа, но откровеннейший профан в том, что касается неразрезанного пациента! Анаш старший, Кузнецов, еще и ненавидел терапевтов и не признавал врачей узких специальностей. Что ж, может, его симпатии на стороне хирургов? Я стала присматриваться к хирургам.

Его жена в счет не шла: в хирургическом отделении была она тем, что у фармацевтов называется «наполнителем».

Глебова Надежда Алексеевна. Маленького роста, старательная, очень себе на уме. Она еще не решила, на чем остановить свой выбор – на хирургии или гинекологии.

Пуляевский, или, как его называли, Пуля. Парторг. Отвратительный тип. Старый дурак, окончательно выживший из ума.

Это плеяда далеко не ярких, зато вольнонаемных врачей.

Яркими личностями были врачи-заключенные.

Карл Карлович Денцель, рентгенолог, был мне давно знаком. Большой, неуклюжий, добродушный, лысый как колено и неестественно бледный. Никто и никогда не видел его взволнованным, а тем более сердитым. Работал он добросовестно, но держался в тени. Зачем лезть вперед? За ним никакой вины, кроме немецкого происхождения, не было, а срока – 20 лет! Как рентгенолог он был незаменим. Как хирург он не пытался стать выдающимся. Одним словом, симпатяга, но далеко не светило. Впрочем, поговаривали, что в частной практике (онзанимался нелегальными абортами) он проявлял куда больше жизни...

Второй немец, Сигурд Генрихович Людвиг, в противоположность Денцелю – личность на редкость яркая. Немцем можно было его считать весьма условно – он был из крымских колонистов. Отец– врач, расстрелян в тридцать седьмом. Они с матерью уцелели, но весной 1941 года Людвиг был арестован и выслан в Караганду, где он, студент последнего курса мединститута, которому оставалось до диплома три месяца, освоил новую специальность – вывозил в поле навоз. Вскоре, однако, и эту специальность пришлось бросить: его этапом отправили в Норильск, где он... Тут я затрудняюсь сказать, к счастью или к несчастью, заразился сифилисом. Трудно считать сифилис счастьем! Это, однако, ему помогло. Попав в больницу, он там и остался на работе. Сначала в венерологическом отделении, а затем, закончив лечение, – в качестве врача-универсала, в том числе и хирурга. Больница на этом не прогадала: Людвиг был врачом по призванию – все, за что он брался, осваивал в совершенстве. Понятия «как-нибудь» для него не существовало. В этом он был настоящим немцем!

Кузнецов, артист и шулер, в хирургии не признающий ничего, кроме ловкости рук, однажды сказал:

– Людвиг берет все крепкой задницей, – намекая на его феноменальную усидчивость и настойчивость.

Вот пример.

Приходит Людвиг ко мне в перевязочную:

– Евфросиния Антоновна, обучите меня французскому языку!

– Вы его хоть немного знаете?

– Абсолютно нет.

– Учебники, какие-нибудь пособия у вас есть?

– Ровно ничего, даже словаря.

– Так это же невозможно!

– Но это очень нужно. Освободившись лет через пять-шесть, я не смогу работать ни в одной порядочной больнице – немец, политический преступник... В городах мне не разрешат жить. Значит, я буду врачом в захолустье, поэтому мне необходимо освоить все отрасли медицины, в том числе отоларингологию: «ухо-горло-нос». Я раздобыл замечательный учебник по этой специальности, но он на французском языке. Мне надо его выучить!

И он его выучил. Как? Да вот так: он приходил со своей увесистой «библией», и мы начинали читать слово за словом, фразу за фразой. На каждом слове приходилось останавливаться и объяснять все: правописание, произношение, значение...

Боюсь, что я неважный педагог, но он был идеальным учеником. Вскоре дело пошло на лад: своего он добился.

Разумеется, эта дополнительная нагрузка была для меня нелегким бременем. Работы у меня всегда было больше всех допустимых норм, и Людвиг пытался, как мог, вознаградить меня за труд: после урока мы пили чай. С сахаром! С хлебом – не лагерным, из разных отбросов, а настоящим – черным, ржаным, из муки. Настоящей! Бывало, что Людвиг приносил коробку каких-нибудь консервов.

Ходил он по пропуску. В его обязанности входило обследование заключенных в лаготделениях для выявления случаев заболевания сифилисом. Ну а попутно были у него пациенты среди вольнонаемных, предпочитавшие лечиться, скрывая свою болезнь.

Вольняшки платили хороший калым натурой: американской тушенкой, паштетом. Часть калыма доставалась и на мою долю.

Наверное, картина были дикая: в стерилизаторе булькает кипяток, в колбе заварен чай. На перевязочном столе – полотенце, а на нем – деликатесы. Оба мы не были брезгливыми, и испортить аппетит было бы нелегко.

– Этим ножом в последний раз мы разрезали газовую гангрену, – говорю я, отрезая длинным ножом ломти ржаного хлеба.

Людвиг шпателем мажет на хлеб паштет, и мы с аппетитом ужинаем. Это такая редкость – по-настоящему поужинать!

Осилив свою французскую книгу, Людвиг с успехом применял на практике приобретенные знания. Но недолго: его отправили в Горлаг, где он был, пожалуй, самым ценным врачом, мастером на все руки.

Много лет спустя встретила я его уже на воле. Но он был не врачом, а инженером-электриком… Он получил медицинское образование; он работал врачом свыше десяти лет, но «бумажку» не успел получить, и ему не разрешили держать экзамен. Предложили вновь поступить на первый курс. Удивительный бюрократизм! Не добившись ничего, он работал электромонтером, заочно окончил институт и стал инженером-энергетиком. Зарабатывает в три раза больше, чем врач, но, как он сам мне признался, «рана не перестала кровоточить», так как настоящее его призвание – медицина и только медицина.

Николай Семенович Ванчугов, военный врач, герой Севастополя… Пардон! Изменник Родины, статья 58–10. Измена его заключалась в том, что после падения Севастополя он попал в плен. Еще инкриминировали ему саботаж. Впрочем, это обвинение до того дико, до того нелепо, что даже после всего пережитого и увиденного плохо умещается в голове. Обвинялся он в том, что не убил 16 бойцов, а пытался их лечить! Точнее, ему было приказано замуровать в погребе 16 солдат, больных тифом, чтобы инфекция не распространилась среди осажденного гарнизона. Больные были без сознания, а погреб был тесен, и если закрыть отдушину, то все кончилось бы скоро: еще 16 героев пали бы «смертью храбрых». Но Ванчугов, который тогда был врачом-инфекционистом, продолжал их тайком лечить. Отсюда – обвинение в саботаже.

Среди заключенных, лечившихся в ЦБЛ, было много фронтовиков, перенесших ранения; встречались боевые санитары, медсестры. Много страшных, нечеловеческих историй в этом роде довелось мне услышать, но впервые об этом говорил мне врач.

Впрочем, Ванчугов был мне весьма антипатичен: какой-то запуганный, ненадежный, скользкий. Как раз такой тип врача очень нравился Кузнецову.

Он любил «делать хирургов». Для этого он выбирал среди попавших в неволю врачей «сырой материал» – с политической статьей, разумеется. Обычно это был человек сломанный. Период негодования, протеста из-за несправедливости уже далеко позади; позади и период надежды: «Они разберутся!..» Кругом – щемящий ужас и страх. Страх голода, страх тяжелой, физической работы, страх перед расправой, когда знаешь, что невиновен, но чувствуешь полную беспомощность перед тупой и жестокой силой, во власти которой находишься.

И вот такой субъект попадает в больницу. С аппендицитом, грыжей, фурункулезом – безразлично. Перед ним открывается «путь к спасению» – возможность остаться в больнице. Работать в тепле, в сравнительно человеческих условиях, к тому же у такого знаменитого хирурга, как Виктор Алексеевич Кузнецов! И он их натаскивал: дрессировал, не щадя самолюбия, и на каждом шагу давая почувствовать свое превосходство.

Иногда ученик оказывался слишком способным. Так было с Билзенсом. Он, впрочем, прибеднялся и долго был очень скромным, но Кузнецов почувствовал, что этот латыш становится опасным. Билзенс был хоть и не такой ловкий «закройщик», как Кузнецов, зато выхаживал своих больных, заслужив таким путем хорошую репутацию. И Кузнецов его охотно «уступил» (чтобы не сказать – сплавил) в Игарку.

Но если Кузнецов кого-либо ненавидел, так это Евгения Даниловича Омельчука. Круглолицый, полный, с тихим голосом и добродушной улыбкой, он производил впечатление увальня, всячески старался остаться в тени. Для меня он так и остался загадкой. Украинец, родом из Чехословакии. Почему он оказался военным врачом в немецкой армии? Ведь немцы чехов не мобилизовывали! Ему дали расстрел, затем заменили его пятнадцатью годами каторги, а каторгу сменили на десять лет ИТЛ. Врач-педиатр... Когда стал он таким эрудированным хирургом? Он «не владеет» немецким языком... Но когда из спецлагеря приводили на операцию немцев-военнопленных, меня вызывали как переводчика, и однажды, войдя в палату, где лежал немецкий офицер, я услышала, как Омельчук вполголоса вел с ним беседу.

Врач он был действительно первоклассный, когда хотел... Впоследствии его отправили в спецлагерь. Кузнецов не мог ему простить удачной операции на сердце.

	<<  тетрадь 9, глава 48  >>

Материал сайта можно использовать только с разрешения наследников. Условия получения разрешения.
©2003-2024. Е.А.Керсновская. Наследники (И.М.Чапковский ).
Отправить письмо.