Из письма Евфросинии Керсновсой – Лидии Ройтер
16 октября 1964 г.
С его смертью для меня оборвалась очень дорогая нить, связывающая меня с чем-то очень ценным, неповторимым, незаменимым; а она-то сама сколько раз упрекала отца за то, что он – обуза для матери, что он не умеет и не хочет «приспосабливаться» – как говорили в лагере, «ловчить».
Мир праху его! Это был очень деликатный, добрый, неунывающий человек. Редкая, благородная душа! При всем том, что он любил «ради красного словца» присочинить девяносто процентов к тем десяти, которые были «пошлой истиной», но ведь эти девяносто процентов почти всегда были – «нас возвышающий обман». Мама его с первого взгляда оценила и полюбила. Она могла его понять. Только ей не было надобности «приукрашивать»: она и впрямь видела все в приукрашенном виде. Вернее – она не умела видеть плохое, и замечала лишь хорошее. Это получалось само собой. И за эту беззащитность, за эту доверчивость и благожелательность она мне была бесконечно дорога!
Из Мусенькиного письма я узнала, что она собирается в будущем году уезжать из Норильска «насовсем». Что-то верится с трудом! Деньги – наркотик, привыкнув к которому, трудно отвыкать; если же, кроме денег, еще власть – а ведь она «старший глазник» – то… не думаю, чтобы она это променяла на роль заштатного врачишки… даже в Москве. Разве что – здоровье вынудит.
Когда-то – давным-давно – у нас «в Европе» было принято с каким-то сожалением, не лишенным снисходительного презрения, говорить, что в Америке люди не умеют отдыхать и не «радуются жизни», а только копошатся, копят деньги и… не умеют ими пользоваться… Но, если американцы не в силах расстаться со своим «бизнесом», который – одним дает бешеные деньги, а других вышвыривает за борт (что, опять же, стимулирует желание выкарабкаться на берег), то что сказать о наших «героях», которые или «рвут себе пуп» ради того, чтобы их погладили по головке… и отвернулись в сторону, чтобы не замечать, как герой-имярек – спрячет в карман горсть крошек послаще и покрупней; а другие – еще хуже того: у них просто не хватает фантазии, чтобы представить себе жизнь без привычного хомута и привычного стойла. Вся жизнь: из стойла – в хомут и из хомута – в стойло… И – страх, что в стойле не будет привычного клочка сена, заставляет цепляться за привычный же хомут. Никогда не подымать головы, не оглянуться назад, не посмотреть вперед! Прав проф.Павлов: можно выработать любой условный рефлекс, но, с другой стороны, любой рефлекс может угаснуть, если его более или менее продолжительное время подавлять.
Так создается миф о «…любимой работе, без которой жизнь не мыслю…», даже если эта работа – пломбировать гнилые зубы в смердящем рту; так растет и крепнет страх перед свободой, возможностью распорядиться своим временем, своей «особой». Получается что-то вроде «страха высоты», когда человек жмется к стене и зажмуривается – лишь бы не глянуть «в пространство». Пример: моя приятельница, Заневская (она заведовала газовой лабораторией ВГСЧ) вышла на пенсию… и осталась в Норильске: ей, совершенно одинокой, больной (у нее – стенокардия), слишком мало сбережений и хочется еще где-нибудь поработать. Ей пятьдесят пять лет, но выглядит она на все семьдесят. Любит цветы, мечтает об огороде… и остается в балке на Угольном: ей страшно изменить образ жизни… и легче, в ближайшие годы, попасть в могилу.
***
См. также статью Зигурда Людвига: «К счастью, я был этапирован в Норильск»:
"...В ЦБЛ поражал подбор кадров: ни одной санитарки без образования! Кочегаром в котельной работал эстонец (В.Вяли? А.Нео? – Ред.), бронзовый призер Олимпийских игр 1936 г. по борьбе. Санитаром в морге — В.Н.Дмоховский, в прошлом, до революции — офицер, а после лагеря — преподаватель физики в старших классах норильской школы. (Его дочь, Мария Владимировна, в 1949 г. стала окулистом в ЦБЛ и в больнице для вольнонаемных). Медсестра Е.А.Керсновская, агроном и художница, знала одиннадцать европейских языков..."
