<<  тетрадь 7, глава 38  >>

Бунт

Разумеется, очень неприятно смотреть, когда покойников – худых, голых, окоченелых – сбрасывают, как дрова, в ящик, да еще «валетом». Но, по существу, это к их страданиям ничего не прибавляет.

Другое дело – живые люди. Еще живые. Но такие же худые, серые... Только – еще не окоченевшие. Их заталкивают в одну палату, независимо от того, чем они больны: пневмония ли, операция ли какая, травма, гепатит, дизентерия или даже тиф. Их запирают на ключ и только два раза в день водят в нужник... Это отвратительно! Но так приказали «свыше» обращаться с КТР*... Что это такое? Картежники? Нет! Это каторжники.

В лагерях на материке я наблюдала два класса заключенных: бытовики и политические. После я столкнулась с расконвоированными, то есть счастливчиками среди несчастных. Чаще всего это были уголовники, и работали они, например, возчиками, а женщины – прислугой. Но встречались бесконвойные и из числа политических – служащие разных контор, учреждений; геологи, гидрологи; иногда – начальники производства или преподаватели, как, например, профессор Федоровский.

А вот тут, в ЦБЛ, в начале 1945 года появились эти КТР. Сперва я не придала особого значения тому, что палата № 5 все время на запоре, но затем призадумалась...

В эту палату положили молодого парня лет двадцати пяти, потерявшего сознание на работе от слабости. Его притащили на салазках в конце рабочего дня. Где и когда с него свалились варежки – никто не заметил, но руки у него были так обморожены, что их пришлось ампутировать по самые плечи. В эту же палату положили тифозного. К счастью, заразился лишь один – тот самый Лыга, безрукий, – и опять же, к счастью, он от тифа умер. Я говорю «к счастью», так как к чему жить несчастному безрукому каторжанину? Но мог заразиться и другой, ведь тифозных следует изолировать!

Много происходило подобных нелепостей. Но самое возмутительное – это невероятная теснота: маленькая палата, койки впритык.

Когда я одна осталась дежурить в ночь, первое, что я сделала после того, как все ушли и санитары закончили уборку, – это подошла к палате №5, отперла дверь и, пряча ключ в карман, сказала:

– Выходите, ребята! Посидите на площадке: радио послушайте, чистым воздухом подышите!

Из палаты потянулись робко, один за другим, призраки – худые, серые, пыльные какие-то, с ввалившимися глазами...

Страшный вид! Вышли все – даже те, кто едва на ногах держался. И до самого утра сидели эти привидения возле радио, провожая меня взглядом, в котором сквозила какая-то собачья благодарность:

– Сестричка, сестричка! Доброе дело сделала ты нам! Хоть подышим, помоемся, новости послушаем... Из могилы вывела ты нас. Дай тебе Бог счастья!

Но, как положено, нашелся стукач, поторопившийся обо всем этом доложить дежурному врачу – вольнонаемной Ермолаевой. Она меня вызвала и напустилась:

– Керсновская! Как вы осмелились выпустить людей из пятой палаты? Ведь это все каторжники!

– Это прежде всего больные!

– На моем дежурстве вы выпустили в общий коридор изменников Родины!

– Для прокурора – они нарушители той или иной статьи; а для вас они – больные той или иной болезнью... Вы врач, а не прокурор...

– Но ведь это бунт! Вы нарушаете наши законы!

– И не в первый раз! За это у меня и статья пятьдесят восьмая...

– Дайте ключ от палаты!

– Я его потеряла.

(Он был у меня в кармане.)

О чем говорила Ермолаева с Верой Ивановной, не знаю. Но палата №5 осталась незапертой, и вскоре тех, кто в ней лежал, распределили по отделениям, в зависимости от рода их заболеваний.

Несколько дней спустя при встрече Вера Ивановна заметила как бы вскользь:

– А ключ вы отдайте старшему санитару...

Что я и сделала.

	<<  тетрадь 7, глава 38  >>

Материал сайта можно использовать только с разрешения наследников. Условия получения разрешения.
©2003-2024. Е.А.Керсновская. Наследники (И.М.Чапковский ).
Отправить письмо.